Здоровое творческое нахальство
В репертуаре театра-студии "Первый театр" появилась "История одного человека" трогательная вариация на тему знаменитой "Шинели". Постановщиками спектакля выступили молодые новосибирские артисты – Егор Овечкин ("Первый театр") и Никита Сарычев ("Глобус"). В тандеме с художником Николаем Чернышевым начинающим режиссерам удалось создать адекватный гоголевскому тексту сценический эквивалент, в котором литературная основа споро переплетается с актерской графикой, драматическое действие вступает в благословенную связь с душой и телом куклы, а дружелюбный импровиз превращает знакомый канцелярский конфуз в приятный театральный аттракцион.
Уж чего-чего, а смелости "Первому театру" не занимать. Даже если вынести за рамки контекста саму историю возникновения этого коллектива, окажется, что едва ли не каждое действие "первачей" – результат здорового творческого нахальства. Этакая разумная театральная дерзость, без которой на сцену, право слово, лучше не соваться.
Первым к десакрализации традиционной репертуарной установки приступил Артем Находкин. За два года существования "Первого театра" актер создал два моноспектакля раннегришковцовской интонации на основе собственных сочинений. В нынешнем сезоне зачин актера Находкина перенял его коллега по труппе – Егор Овечкин. Правда, испытывать публику своим литературным творчеством актер не решился. Для режиссерского дебюта господин Овечкин выбрал "Шинель" Н. В. Гоголя – красивый мистический текст, прошедший за годы эксплуатации не одну стадию мифологизации, однако так и не ставший частым гостем на театральной сцене. В силу каких-то загадочных обстоятельств российские школьники терзали бедную "Шинель" гораздо чаще, нежели режиссеры. Хотя справедливости ради следует заметить, что к недавнему юбилею Гоголя постановщики поднатужились и таки выпустили энное количество "Шинелей", декомпанировав классическую конструкцию кто во что горазд. Легендарное форменное пальто перелицевали, вывернули наизнанку, лишили слов и даже набросили на изящное дамское плечико. Режиссер Овечкин все это как будто во внимание не принял. Его "История одного человека" вышла из одноименной повести Гоголя, фокинской "Шинели" с Мариной Нееловой и неоконченного анимационного чуда Юрия Норштейна – того самого, про сотворение которого главный кинематографический Акакий Акакиевич – Ролан Быков когда-то сказал: "Лучше меня Башмачкина сыграл только Норштейн".
История создания спектакля началась шесть лет назад, когда студент НГТИ Егор Овечкин работал над отрывком из повести "Шинель" на занятиях по сценречи. Учебный процесс завершился, а оказия, приключившаяся с мелким чиновником с геморроидальным цветом лица, в душу запала. Бродила, вызревала, упорно пестовалась, чуть было не выродилась в моноспектакль, но затребовала помощников и дуэта. Так к разбору полетов чиновника Башмачкина присоединился актер театра "Глобус" Никита Сарычев, блестяще дебютировавший несколько лет назад в спектакле А. Крикливого "Наивно. Супер" и мигом ставший главным кумиром юных глобусовских театралок.
"Застольный" период репетиций два равноправных режиссера (на этом идейный вдохновитель новой "Шинели" настаивает категорически) заменили на "дворово-лавочный". Роли и текст распределили между собой. В качестве художника-постановщика пригласили Николая Чернышева, а музыкальную партитуру спектакля отдали в ведомство Александра Султанова. Совместными усилиями получилась замечательная камерная постановка о большой мечте, которая способна преобразить, возвысить, наполнить жизнь существованием и обернуться мороком, смертью и крахом.
Начинается "История одного человека" ходко и шустро, словно не петербургская повесть, а сатирическая комедия Гайдая или даже Рязанова. В комнате, разлинованной полками стеллажей, вдоль которых стройно выстроились белесые картонные папки с пронумерованными делами, появляется человек (Никита Сарычев). Мелкий канцелярист – судя по манерам, домашним тапочкам на босу ногу и синему затрюханному халату. Чиновник начинает преувеличенно комично бегать, суетиться, юлить, хлопотать. Затем к нему присоединяется обмундированный не то в пальто, не то в линялую шинелишку коллега (Егор Овечкин) – и завертелось, закружилось, понеслось.
Сюжет театральной "Шинели", равно как и легенда о создании литературного произведения, завязывается с канцелярского анекдота, рассказыванием которого и занимаются вышедшие на сцену должностные лица. Из всякой гоголевской реплики они старательно выпячивают каламбур, несуразицу или анекдот. Про рябого, подслеповатого копииста. Про сроду не носившего башмаков семейство Башмачкиных. Про бедного младенца, которому прежде чем стать Акакием, пришлось примерить ворох нелепых имен от Варахасия до Хоздазата. Про дерзкий петербургский мороз, горькую чиновничью отвагу и крепко закладывающего за воротник швеца. Про кошку на воротник, которую издали всегда можно принять за куницу и скорое повышение незначительного лица. Чем дальше двигается гоголевский текст, тем сильнее закручивается комическая бравада и острее ощущается серьезность подступающего момента. Словесный балаган в духе stand up comedy, которым избыточно педалируют персонажи Никиты Сарычева, вдруг наталкивается на волну сочувствия и сострадания, исходящую от его партнера Егора Овечкина. Плохой и хороший полицейский – спасительный контраст, отличная палочка-выручалочка для раскрашивания монохромной режиссерской мысли.
Иронический тон и подлинный интерес к истории маленького чиновника Башмачкина, благодаря которому с легкостью можно идентифицировать обоих рассказчиков (режиссеры не инсценируют "Шинель", бережно сохраняют дистанцию, имитируя повествовательный сказ). Маски, примеряемые Сарычевым, олицетворяют чиновничий мир – всех сановников, волокитчиков, чинодралов, бумажных душонок и их пустышек-двойников, густо населивших улицы города, чердаки и подвалы. Вотчина Егора Овечкина – другого коленкора. Он примеряет на себя образ Башмачкина или его неравнодушного собрата. В повести Гоголя на эту роль сгодился лишь "один молодой человек, недавно определившийся", который попробовал было посмеяться над Башмачкиным, да "вдруг остановился как будто пронзенный, и с тех пор как будто все переменилось перед ним и показалось в другом виде", и "много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке бесчеловечья". Воплощение этого вскользь брошенного Гоголем персонажа преподносит первотеатровскую "Шинель" в новом ракурсе и обеспечивает названию спектакля – "История одного человека" – необходимый смысловой объем.
Однако не будем забывать о виновнике происшествия – Акакие Акакиевиче Башмачкине. Слова о маленьком человеке, низведенном до уровня мелкого насекомого (в спектакле, как и в повести, иронично мелькает муха), создатели "Истории одного человека" понимают буквально. И глазам зрителей предстает крошечный кукольный персонаж, управляет которым рука большого человека. "Вечный титулярный советник", как и положено должностному лицу его масштаба, появляется из-под огромного письменного стола. Не жалок, не жуток, исключительно трогателен – серенький, лысоватый, с седыми нависающими бровями, в хламиде из мешковины и непременным гусиным пером. Образ Акакия Акакиевича создал театральный художник Николай Чернышев. Он же смастерил удивительную куклу, которая, оставаясь, безусловно, авторской, впитала в себя художественные традиции замечательных гоголевских иллюстраторов – пластику Кукрыниксов и фантасмагорию Власова.
Идея одушевления куклы (точнее, кукол, потому как в помощь Акакию Акакиевичу артисты выведут куклу портного Петровича и возведенную до "значительного лица" человеческую руку) гениально проста. Никакой архисовременной машинерии. Мистический антураж. Затемнение. Задымление. Эмоциональный музыкальный ряд. Метрономическое скольжение абажура. Поле боя – стол. "Живой план", т. е. люди, и куклы, которые играют наравне с актерами, да так, что перестаешь понимать, кто же из них вторгся на чужую территорию. Куклы оживают и, выводя спектакль на уровень обязательной для гоголевской интерпретации "таинственной недоговоренности", рассказывают подлинную историю несчастного мечтателя Башмачкина.
Меняются картины, хрупкий кукольный мирок сменяют ужимки хохмачей-рассказчиков, зритель смеется, смеется и вдруг понимает, что вот-вот готов расплакаться. Абсолютно гоголевский прием выворачивания смеха наизнанку для решительного перехода от улыбки к состраданию, а затем от сочувствия к раскаянию. И пускай авторы спектакля не копают на пять метров вглубь, пусть не обладают каллиграфическим режиссерским почерком, гонят темп, увлекаются, манкируют паузой, не умеют отсекать лишнее и не в состоянии приглушить громкость stand up-кривляний, которые не всегда гармонично вписываются в канву спектаклей, – интонация и путь выбраны верно. Оттого и спектакль выходит искренним, живым, эмоционально полифоничным, с редчайшим для Новосибирска таинством кукольного театра.
