«Время ожидания истекло» — спектакль без времени и Годо

Премьера первого спектакля-променада в Новосибирске «Время ожидания истекло» прошла в начале ноября в лофт-парке «Подземка». Путешествие зрителей по пространству недостроенной станции метро — парафраз пьесы «В ожидании Годо» Сэмюэля Беккета, который погружает участников в безвременье.

Произведение Беккета рассказывает про двух стариков Эстрагона и Владимира, смысл существования которых — ожидание Годо. Также в пьесе участвуют пожилой эгоистичный богач Поццо, его шут и раб Лакки и мальчик — трепещущая жизнью ниточка к Годо, который этим вечером не придёт. Герои существуют в мире без прошлого и будущего, где время может двигаться скачками и останавливаться. «В ожидании Годо» — это поток мыслей: «незаконченные забытые труды серьезней камни короче я продолжаю к сожалению к сожалению заброшенные незаконченные головой головой в Нормандии несмотря на теннис на голову к сожалению камни Дуранд Дуранд (Свалка. Лакки издает ещё несколько криков.) Теннис!.. Камни!.. Спокойные!.. Дуранд!. Неоконченные!»

С первой минуты зрители оказываются между горящим костром и музыкантами-статуями. Пламя и лёд, огненная гиена и чистое дыхание музыки, которую вы пока не готовыуслышать. Голос Владимира Лемешонка заполняет собой всё пространство, напыщенная речь вызывает усмешки, но всё же давит. Вы начинаете опускаться на дно беспросветного ожидания.

Постановка разбирает мозаику пьесы и собирает из неё знакомые зрителю картины: офис, где «на ковёр» вызвали провинившегося работника, бар, где за коктейлем обсуждают свою личную жизнь приятельницы, хрущёвка с доживающими своё советскими телевизором, винегретом и больным стариком. При этом в каждой сцене есть кусочек беккетовских ситуаций и героев.

На первой площадке мы видим практически цельные образы персонажей пьесы, только перенесённые в наш век. Доктор наук-Поццо, любящий внимание мужчина, которому перед большим выступлением нужно хорошенько смочить горло водой, жестокий и грубый, несмотря на кажущуюся интеллигентность. Запуганный и молчаливый Сергей-Лакки, смотрящий с безнадёжной мольбой человек, который «не любит чужих», но всегда уступает хозяину. Двое других персонажей похожи на героев пьесы чуть меньше, но всё же перенимают их черты: задиристость и простоватость Эстрагона в унижающем подчинённых непосредственном начальнике и вежливая дипломатичность Владимира, возведённая в высшую степень в маркетологе, способном уговорить на кредит, рассрочку или самосожжение. Реалистичность картины не умаляют ни превращение учёного в блатного парня, который, вскочив на стол, ботает по фене, ни предложение принести себя в жертву Родине, став главным предметом жертвоприношения.

Во второй сцене вы видите ментов, которые говорят и чувствуют как Эстрагон и Владимир. Тут и морковка, которую так не любит первый, и шум камышей, существующий лишь в его голове, и разбойники, из которых Господь спасёт лишь одного.

Герои спектакля, как персонажи пьесы, связанны не только ожиданием, но и странной привязанностью и заботой, которая не мешает им думать о смерти друг друга. В этой сцене впервые появляется мальчик. Единственное полностью взятое из пьесы действующее лицо. Он приходит и меняет будущее, потому что ничего не ждёт.

Следующий эпизод существует в полном отрыве от текста пьесы, он, похоже, важен не из-за скрытых смыслов, а из-за психологической разгрузки. Однако отсутствие начала и конца, характерное для произведения Беккета, сохраняются и здесь. А появление невидимого дядюшки-краба может заставить почувствовать себя таким же незаметным персонажем, который, тем не менее, играет роль в постановке.

В противовес независимости третьей сцены четвёртая представляет собой концентрированный симбиоз двух мыслей, лишь вскользь брошенных в пьесе: о ночных кошмарах, которые необходимо рассказать, и о величии страха.

«Иногда я себе говорю, что она[последняя минута] в конце концов придет. Тогда я чувствую себя очень странно. – (он снимает шляпу, смотрит внутрь, шарит там рукой, трясет её, снова надевает) – Как это… Успокоенным и в то же время … (ищет слово) …испуганным. – (с пафосом) – ИС-ПУ-ГА-ННЫМ».

Пятая сцена дарит самое полное ощущение безвременья. Объединяет евреек древнего мира, желающих попасть на брачный пир, обстановку современного бара, лозунги, отсылающие к московским митингам («Долой Ирода» и «Он что двадцать лет править будет?») и обсценную лексику.

Вообще язык спектакля включает прямые цитаты из пьесы, современные слова, жаргонизмы и брань. Во многих сценах присутствуют пошлые разговоры и шутки. Однако всё вместе настолько гармонично сочетается, что не кажется ни вульгарным, ни грубым.

Эпизоды спектакля никак не связанны друг с другом, но каждый всё больше погружает зрителей в атмосферу пьесы. При этом участие в действие не обязательно. В каждой сцене вы можете быть как непосредственным участником, так и просто наблюдателем. В первом эпизоде вас делают Серёжей, кричат в лицо, что вы ничего не достигли и не достигните, а ваше главное предназначение — умереть. Вы опускаетесь на дно, потому что герои Беккета тоже были на дне. А в следующей сцене становитесь всевидящим оком свыше. Вас бросает из одного состояния в другое: вот вас выделили, лично к вам обратились со сцены, а теперь вы безгласые наблюдатели чужой драмы и, наконец, вы часть истории, а на сцене ваше прошлое или будущее. Спектакль даёт возможность прочувствовать горечь и боль пьесы душой или кожей, вы решаете, насколько глубоко проникнут ощущения.

В разных сценах звучат разные инструменты: под грохот поездов надрывается скрипка, пока герои мечутся, запертые своим ожиданием. Скрывает неловкость молчания баян, который в следующую секунду аккомпанирует истерике-откровению. Причудливо переплетаются фортепиано, скрипка, баян и виолончель в финальной сцене, вбирающей в себя всю музыку и все смыслы.

Беккетовский мир концентрируется на последней площадке, единственной объединившей три истории и четыре музыкальных инструмента, где каждое движение — пересказ пьесы, а зрители — её герои. В истории фигурируют кровать, стол с салатами и приборами для четверых, старый телевизор, зелёные бананы. А перед полупустой сценой за столом, на краешке кровати или на стуле перед тарелкой с бананами сидите вы и поглядываете на телевизор. Вы — герои истории, и вы же герои пьесы.

Здесь дно истории и эпицентр беккетовских мотивов: безграничная любовь, скрытая за измотанностью и злостью за собственную беспомощность, невозможность услышать, почувствовать другого, смерть как цель и финал. А затем вы поднимаетесь и смотрите сверху. Постановка будто бросает вызов или призыв, который, как говорится в пьесе, «адресован всему человечеству. Но на этом месте, в этот момент, человечество – это мы, нравится нам это или нет. Воспользуемся этим, пока не стало слишком поздно».

Мы не герои Беккета, мы лишь похожи, потому что любим, ошибаемся, забываем о времени, но всегда чего-то ждём: следующей реплики, новой площадки, такси, зарплаты, счастья. Постановка будто скрывает за остроумной игрой вопрос: весь смысл в ожидании или в жизни, полной ожиданий?