Танцы и любовь прабабушек
Из болтовни 4-х обитательниц фабричного общежития, визитов к ним гостей из внешнего мира, молчаливого строя коек впритык и быта онлайн состоит пьеса Александра Володина, разыгранная в Первом театре Новосибирска.
Пьеса старая, драматург с нею дебютировал в середине прошлого века. Советская «античность», можно сказать.
Кинопроектор, эксгумированный из небытия, убил наповал: какой-то киножурнал стал показывать с белой простыни, по-домашнему. А еще радио по ходу действия – вдруг выдало в эфир старую утреннюю гимнастику… Стихи Кушнера вспомнила:
На античной вазе выступает
Человечков дивный хоровод.
Непонятно кто кому внимает,
Непонятно кто за кем идет.
Глубока старинная насечка
Каждый пляшет и чему-то рад.
Отыщу средь них я человечка
С головой, повернутой назад.
– Это настоящий Володин, да… – сообщил своей спутнице выходящий после спектакля зрелый мужчина, надевая пижонский пиджак. Та – пожала плечами.
Закрывая сезон, молодая труппа, «самая молодая профессиональная труппа Новосибирска», как пишут, – нырнула назад.
«Назад к обезьяне» – назвал «пародийный танец» Игорь Моисеев, когда впервые его ансамбль приехал с гастролями в США. Этот танец был поставлен для американцев.
Би-боп, твист, шейк, джаз – все запрещенное в СССР было пущено в ход под прикрытием «пародии». Шумный успех был у номера. Даже сейчас, посмотрев его запись, вы почувствуете, что он «не стар, а супер-стар».
Он пришел мне на память, когда в Доме актера, на сцене появилась девчонка – в желтом платье с разлетающейся пышной юбкой, с косынкой на шее – Женька Шульженко в исполнении Иры Носовой. Значит, станцуют! Запахло стилягами, обосновавшимися в душной комнатке четырех подруг.
Четыре девушки, четыре прядильщицы (совершенно «античное» слово) с фабрики, четыре варианта женской натуры. Перечислю возможные их трактовки: скромница, распутница, хищница, ударница. Какая вам больше по душе?
Володин написал свою пьесу так, что можно «вытаскивать» любую прямо за волосы и делать из нее главную героиню. А можно составить комплект, вроде пазла, чтобы никто не выделялся. Пьеса, как будто специально придумана для молодой труппы – каждому в ней найдется место. Постановщики – Павел Южаков и Артем Находкин совершили чудеса компромисса. Практически задействованы все и почти никто явно, простите за выражение, «не выпирает». Ощущается очень позитивный микроклимат в театре, если ошибаюсь, то жаль. Ставить злое, противное, подлое – не по натуре артистам.
Они молоды и играют молодых. Прототипы героев годятся им в прабабушки и прадедушки. Как показывать подлость прадедушки или позор прабабушки, когда есть фотографии где-то в семейном альбоме. А на фотографиях старички и старушки – стоят и сидят, облаченные в цветастые шелковые платья – брови тоненько, губки жирно бантиком, брюки широченные, шляпы высоченные… Они там молоды и вот-вот завернут за куст, у которого их настигла камера, сядут на лавочку и начнут… целоваться, не меньше!
Представить такое трудно, но надо.
«Время такое было!», – некогда было задумываться, размышлять, медитировать, релаксировать, предаваться терзаниям, медленно выбирать. Занятость была всеобщей, люди не только ходили строем, они жили строем. Решения принимались сразу, быстро, у всех на виду. А какие такие решения? Например – выйти замуж. Решили, а дальше?
А дальше – осматриваетесь и видите, что вам улыбается непротивное в целом лицо. Но лицо принадлежит женатому человеку. Или парню подруги. Или – начальнику. Или вообще его нет, а ходит вокруг какой-то важный зануда и кидает на вас свой дурной глаз. Лучшие парни ушли кто в летчики, кто в полярники, кто в операторы. В спектакле «Фабричная девчонка» кинооператор справедливо перелицован в режиссера, а дяденька с камерой – так, для фона.
Женька, Лелька, Надька, Ирка – в пятидесятые так звучали бы имена подруг, с грубоватой нежностью. Диалоги с любовными признаниями были немногословны и частенько заканчивались гордой пощечиной. Девушки высоким голосом произносили кокетливо: «Дурак!», – и убегали от дерзких ухажеров. Так, по крайней мере, было в кино.
Манеры тех лет смягчены у Володина и тем более смягчены у Южакова. По сюжету пьесы Лелька – в исполнении Ани Протоковило – должна бы колотить по лицу зануду Бибичева – в исполнении Никиты Бурячека – мокрым полотенцем. Но – зачем? Он ведь просто передумал брать девушку замуж, узнав, что она врет. Нет, врать в целом не плохо – они все врут, когда надо. Но у Ани, то есть, Лельки, оказывается, есть внебрачная дочка четырех лет. В планы Юрия Бибичева не входило брать комсорга «с приданым». И пришлось ему делать срочное перестроение. Ане сегодня совсем не понять, как умирала от страха ее, условно говоря, прабабушка Лелька, думая, что же будет, если узнают про ее «позор». Было такое выражение страшное для девиц – «нагуляла». Нам сейчас не понять!
Как не понять, что такое – «комсорг», «проработка на собрании», «прядильщица», опять же. Что такое – фабрика? Это – смены, это работа с одним выходным днем в неделю и зарплатой, на которую не купить туфелек по 50 рублей (в ценах тех лет) – в каких щеголяют на сцене танцующие прабабушки.
Но нельзя же показать все, как было – как не смешны постирушки в тазу и переодевание за дверцей шкафа – есть же пределы! На сцене виден и праздник. Который все равно был у них, живущих в пятидесятые. Они ходили на парады с шарами и флагами, они пели песни.
Кстати, очень прилично, если не сказать, хорошо – поют в Первом театре. Спектакль декорирован звуками стройных песен, точнее, одной – «Куда бежишь, тропинка милая». Исполняется хором артистов – и так задушевно, что переносишься в пятидесятые разом.
«Время такое было»,- скажут, если что и про наши дни. Те прабабушки изумились бы, как все поменялось. Что сейчас составляет «позор»? Что сейчас означает «почет»?
Но спектакль не про перемену, не про то, как было тогда.
Это попытка произнести текст пьесы молодыми людьми наших дней.
Правнуками тех молодых. Произнести и почувствовать вкус, понять тех, кто так говорил. Тех, кто работал на фабрике и выполнял план на 120% – быстрыми девичьими руками, после смены – не падал от окончания сил, как упали бы мы, а бежал в библиотеку или на танцы. Понять, почему они не сбегали оттуда, а держались за свои общежитские ржавые койки, крашенные масляной краской. Почему бывали жестоки с подругами и парнями?
«Была девчонка я беспечная, от счастья глупая была. Моя подруга бессердечная мою любовь подстерегла», – песня в прологе протяжно и жалостливо сообщает секреты, выдает тайны девичьи. Сейчас так не поют. Сейчас девушки защищены основательнее и ничего не боятся – никаких проработок, никакого позора. Играть то, чего нет, что не понять – очень трудно, наверное. Если делать это серьезно.
Если включить иронию, немного комиковать, то баланс не будет потерян и пьеса будет – как поплавок, качаться на кромке смысла.
Не утомили Володиным. Не переборщили. Свели мягким микшером к шаржированным картинам.
Но, похоже, прабабушки и прадедушки – далеко в сундуки памяти спрятали от потомков кое-что, кое-какие тайны.
Одна из тайн пьесы – что стало с Женькой? Девушкой, совершившей проступки, за которые ее выгнали с фабрики и лишили общежитской койки. Уволили «по статье». Значит, найти работу, у нее шансов мало. Володин заставляет свою Женьку появиться в конце с фингалом и в измятом виде – он оставляет ее у края обрыва, а бросится она с него или нет – на это драматург ответа не дает.
Женька постановщика Южакова, не так опущена и фингал ей не нарисовали.
Хотя вопрос, что будет с нею, остается открытым, в финале все очень здорово танцуют, показывая отличные физические кондиции.
Поэтому Кушнер продолжил мне нашептывать свое на обратном пути из Дома актера:
Он высоко ноги поднимает
И вперед стремительно летит,
Но как будто что-то вспоминает
И назад, как в прошлое, глядит.
Старый мастер, резчик по металлу,
Жизнь мою в рисунок разверни.
Буду я кружиться до отвалу
И плясать не хуже, чем они,
И в чужие вслушиваться речи,
И под бубен прыгать невпопад,
Как печальный этот человечек
С головой, повернутой назад.
