"Первый театр" убил скандалиста
"Первый театр" завершает сезон спектаклем "Служанки" по пьесе скандалиста Жана Жене.
Директор "Первого театра" Петр Владимиров, в недавнем прошлом известный как руководитель первой в Новосибирске актерской антрепризы, обратился к пьесе Жана Жене "Служанки". Смелый, рискованный или, может быть, совершенно случайный ход? Мы говорим "Служанки" – подразумеваем "Виктюк", и попробуйте возразить. Спектакль, поставленный в 1987 году мэтром в драных джинсах, взорвал театральные круги. Эхо не угасло по сей день, аналогов нет. Для ценителей, видевших виктюковский эпатаж, это действо остается сильнейшим эстетическим впечатлением.
"Первый театр" – он что, вообще? Зачем раз за разом подставляет себя под удар, провоцируя сравнения не в свою пользу? В то время как публика "Старого дома" визжит от "Калеки с острова Инишмаан", поставленного первооткрывателем МакДонаха в России Сергеем Федотовым, "Первый театр" в тот же день устраивает премьеру по той же пьесе. Или с подачи Петра Владимирова берется за "Квадратуру круга" по Катаеву, повторяя посыл и настроение его давнего антрепризного спектакля и не понимая, что времена изменились, советский темперамент себя изжил. Да ладно, это цветочки. "Служанки" – само название настраивает на предвзятое отношение к этому сомнительному эксперименту. Да и вообще, как можно браться за такие проекты на крохотной сцене, куда не влезет даже рояль?
Так или примерно так могут рассуждать обыватели, у которых наготове и цитатка из Жана Жене: "Я считаю, что в "Служанках" должны играть мужчины. Именно мужчины". (правда, эта реплика родилась на свет гораздо позже самой пьесы). Виктюк в книге "Роман с самим собой" подтвердил: "Я видел спектакли, в которых играли артистки. Тогда это превращалось в кухонную свару, частный случай, сведение счетов".
Кухонной свары, кстати, удалось избежать Сергею Бобровскому, который ровно десять лет назад поставил "Служанок" в "Старом доме". У него получился, скорее, паноптикум. Мастерски исполненные Ириной Серебровской и Еленой Ждановой служанки Клэр и Соланж вызывали брезгливость и отвращение – обликом, привычками, паталогической беспомощностью, предрасположенностью к несчастью и, главное, своей природной неполноценностью. На первый план выходила тема уродства, откровенного, кричащего, само себя разоблачающего уродства, которое только и могло быть порождено рабством.
И каких открытий после этого ждать от Петра Владимирова?
Отправляясь на спектакль "Первого театра", лучше всего забыть о предыстории "Служанок" и тем более личности Жана Жене – вора, изгоя, маргинала, бродяги, гомосексуалиста, которого притягивала не реальность, а фантазии, вызванные ею. Петр Владимиров прочитал "Служанок" как психологическую драму и поставил ее в традициях русского психологического театра. Удивительно, но пьеса подчинилась и зажила новой жизнью.
Реальность здесь рифмуется с миром богатых и бедных, продвинутых и задвинутых, с миром, из которого, как и из жизни, есть выход, но только один. Выход в смерть – свою или чужую. История получилась внятная, лаконичная, совершенно не будничная, несмотря на монотонное цитирование одноликих будней – и очень сегодняшняя. Ирина Носова и Вера Бобровская в ролях служанок и Олеся Иванова в роли Мадам сразу же взяли зал в оборот, лишив его возможности отвлекаться на пустяки.
"Нельзя любить друг друга в рабстве" – тема "Первого театра". Служанки ослепительной Мадам мечтают вырваться из рабства именно потому, что хотят любить. Любить – это значит быть самими собой. Это значит уважать себя. А уважать значит еще и не трепетать при виде чужих платьев, не зариться на румяна "Пепел розы", не заискивать, не бояться – не зависеть.
Вместе с Мадам в гостиную врывается страх. Перевоплощение актрис завораживает – съеживаются, тускнеют, цепенеют, становятся забитыми и покорными сестры Клэр и Соланж. Рядом с Мадам возможна лишь ложь. Она – картина, написанная маслом: накладные волосы, пришпиленная шляпка-таблетка, облегающее платье в блестках – все напоказ. Упивается своей якобы чувствительностью, якобы добродетелью, якобы состраданием любовнику. Упивается предвкушением траура – представляет, как пойдет ей новое платье, которое сошьют специально к этому событию, вот и смысл жизни вернулся. На радостях можно подарить плебейкам старое платье и манто (какова мимическая игра в этой немногословной мизансцене!), и тут же забыть об этом, схватить манто, ускользнуть навстречу якобы страсти. Женщина-вамп, ослепительная бизнес-вумен, успешная руководительница корпорации в очередной раз облагодетельствовала офисный планктон, место которого в отстойнике…
Клэр и Соландж становятся самими собой, когда репетируют убийство Мадам. Они могут позволить себе издевку над собственным подобострастием, ехидные усмешки, несдерживаемый гнев, невозможные в реальной ситуации. Тогда они становятся подлинными – диапазон глубоких чувств и настоящих человеческих эмоций открывается в них в эти тайные вечерние часы. Но самые пронзительные моменты спектакля – все же не ритуальные игры. Гаснет свет, и младшая сестра прикладывается на колени старшей, и они вспоминают какие-то далекие блики зыбкого, мимолетного счастья, и тишина наступает в зале, и непонятно, чьи это всхлипы, твои или Клэр.
Вот тогда-то и веришь, что сестры способны убить. Убить, чтобы не потерять друг друга в рабстве и обрести друг друга на свободе. И еще кажется, что ради этого момента истины спектакль и был поставлен.
Но чтобы убить, надо дойти до предела. Парадокс: до предела они доходят только в игре. Клэр будет сгущать, утрировать, ужесточать оскорбления в адрес "презренной породы" – чтобы Соланж встала с колен и сказала: "Я готова". Но в своих ритуалах, фантазиях и мечтах мы всегда готовы на большее, чем на самом деле, а репетиция реальнее действительности. Самоубийство оказалось доступнее, чем убийство – для Клэр, для той из сестер, которая только что погибала в роли Мадам. Они не доигрались, как у Жене – они проиграли, как у Чехова. Клэр выпила отравленный отвар, который должна была выпить Мадам. Соланж осталась одна. Свет погас навсегда.
Здесь нет ни вычурного грима, ни томной пластики, ни напыщенной театральности, ни какого бы то ни было эротизма. Есть горечь, тоска и безысходность. Есть страсть – не плотская, чувственная страсть Жене и Виктюка, а страсть к настоящей жизни, которая плещется где-то там – за пределами господских покоев, офиса, мегаполиса и реальности вообще. "Не знаю, что такое есть театр, но знаю точно, чем он быть не должен: он не должен быть описанием бытовых действий, увиденных извне", – наставлял Жене в статье "Как играть "Служанок". В этом "Первый" совпал с автором. Как и в том, что в спектакле нет никакой морали. Впрочем, причем здесь Жан Жене. Когда есть мораль, то нет театра.
