Практикум неудачников

Труппа «Первого театра» замахнулась на «святое». Режиссер АЛЕКСАНДР АНДРИЯШКИН готов запустить трещину в фундамент лощеной действительности тотального успеха. Наперекор популярным рецептам о том, как быстро и навсегда стать скоростным и результативным, артисты готовы рассмотреть неудачу как стратегию.

Тринадцатый театральный сезон «Первого театра» откроется спектаклем-тренингом «Теория Счастья и Свободы (практика неудачников)». Спасибо Фонду Михаила Прохорова – он поддержал не только технологически, но и идеологически экспериментальный проект. Соглядотаям обещают игру внутри театральной коробки, где зрители участвуют по заданным правилам. Спектакль-тренинг создается без литературной основы и под руководством мастера пластического театра. И все же в нем много текста, потому как объединяющая социальная среда, форма общения, способ коммуникации здесь – игра в тренинг.

Александр Андрияшкин – бывший «наш». Его слава крошечным, мало кому заметным огоньком разгорелась в театре танца «Вампитер». Эту свечу он смог довезти до столицы, а там уже разложил и подпалил от свечи основательный пионерский костер. В том смысле, что он продолжает заниматься опережающими время пионерскими проектами. И за них Александру «прилетает». Скажем, в 2017 году его постановка «The_Marusya» (компания «Диалог Данс») стала лауреатом специальной премии «Золотая Маска». Да и в целом, даже простое перечисление партнерских цепочек производит впечатление сиртаки с участием всех передовых сил отечественного театра — «ИюльАнсамбль», «Балет Москва», «Мастерская Брусникина», Театр им. Вл. Маяковского, Театр им. Пушкина, «Современник», «Сатирикон», Театр им. Ермоловой, Театр.doc, Театр на Таганке, «ЭлектротеатрСтаниславский», Театр Наций…

Театром Андрияшкин занимается с 1998 года и, странное дело, последние двадцать лет выглядит на двадцать, несет образ легкого и светлого хулигана-интеллектуала. Мне даже казалось, что позиция сёрфера, освоившего волну жизни, не позволяет ему говорить о чем-либо всерьез. Вообще, примета двухтысячных – легкая усмешка. Цитаты, самоцитаты, ирония, самоирония в искусстве с удовольствием заслонили чувственные переживания. В театральном зале (хоть даже и при шахматной рассадке) публика как на футбольном матче следит за пасами, поражается точно пробитым пенальти. Эрудиция блещет, сердце молчит.

И вот приходит Саша и заявляет, что давно хотел уже артикулировать банальности, что люди соскучились по контурам без второго дна и излишней театральности. Актерство, которое не предполагает экспертности, едва ли способно научить, зато ему действительно по силам «разогреть», взволновать, наполнить энергией и смыслом нашу собственную экспертность. Как это случилось когда-то с самим математиком и легкоатлетом Андрияшкиным.

 — Для образцового студента математического факультета НГУ увлечение театром в 90-е – та самая практика неудачника?

— Это была потребность в альтернативе. Я хорошо учился, мне маячили отличные перспективы в предпринимательстве – благодаря семье, сокурсникам и зарождению стартапов. Но что-то в этих выгодных сценариях меня настораживало. Сегодня я знаю множество успешных примеров – в том числе это и мои друзья — успешные инвесторы и бизнесмены, разбросанные по миру. В 90-е таких образцов перед глазами у меня не было. Скорее, наоборот, властвовало интуитивное чувство, что если и случится этакий высокомаржинальный успех, то одновременно с ним возникнет не совсем та жизнь, которую я хочу прожить. Правда, театр в то время для меня тоже был как бы запаян в свою изолированную капсулу. Никогда не мечтал работать в театре. И тут совершенно случайно наткнулся в университете на небольшой зал, где вдруг почувствовал себя живым. Движенческий театр дал уникальное сочетание возможностей работать и разбираться с собой, в это же время оставаясь в диалоге с обществом. С позиции «взрослой», «ответственной» и финансово независимой жизни эти творческие поиски не слишком согласовывались. Так что да, на тот момент это была практика невозможного.

— В перформансе «Близко» вы с Катей Басалаевой на рубеже веков предстали не только совершенно открытыми эмоционально, но еще и практически полностью обнаженными. Эпатаж усиливало чувство, что для артистов с фундаментальным образованием этот этюд – то ли драма, то ли скетч — может потом всю жизнь давать тень на успешную академическую карьеру. Трудно ведь было представить, что вы не наиграетесь, станете звездами на этом изначально любительском поле!

– Вызов, безусловно, был. Все это очень похоже на путь, например, панк-культуры. Такая музыка часто увлекает интеллектуалов, потому что в ней есть протест против регламента. Только это не просто бытовое дуракаваляние – это практика. Практика расширения твоих взаимоотношений с социальными регламентами. На первом этапе ты учишься нарушать эти регламенты. На следующем – что несказанно сложнее и важнее – пытаешься эти регламенты перехитрить.

— Всю свою карьеру ты занимаешься таким вот нарушением регламента, еще и других учишь нарушать гравитацию, свод театральных законов, прививаешь классицистам новые чувства. Ты все еще панк-математик, или это уже режиссерский профессионализм?

— Я пошел «плясать» от любительского поля. И мне по-прежнему нравится этот термин – он ведь от слова «любить». Стартовав с авангарда, математик стал заниматься арт-практиками. В этом смысле мне интереснее исследовать структуры и обнажать их, не создавать иллюзии, не покрывать, а выстраивать диалог с ними. Все как в современном фольклоре – еще совсем недавно это был джаз, а теперь рэп-культура. Принято называть ее низовым жанром, но я не согласен – там ведь сложные структуры, высшая математика – попробуйте так выстроить смыслы, рифмы, аллюзии, ритмы и образы! Сложносочиненная матрешка, способ познания мира через эти структуры.

— Этакий шахматный обмен базами, пешка за пешку – разгон долгой стратегии?

— Для меня искусство — не эстетика, а практика. Мы действительно занимаемся базами. Дальше — вопрос жанра и амплитуд. Когда танцор высоко поднимает ногу – для меня это не про то, что у него хорошая растяжка. Он ее поднимает так высоко потому, что у него есть точно выстроенная опора, база. А дальше искусство предъявляет эту базу, ее манифестирует. Давайте освежать базовые вещи – либо через высокую ногу в шоу-бизнесе или в каких-то академических формах, либо стоя и никуда не двигаясь условно голышом в концептуальном жанре. Это тоже про базу. Так вот, для меня интересна не эстетическая красота, а эта заземленность, базовость. Когда база есть, мне по душе и высокие ноги, и неподвижно стоящий в подвале человек. Это все уже интонация. И вот ты говорил о танцующей паре – просто мужчина и женщина, просто танго или ча-ча-ча – это тоже красиво, это красота контакта. Партнерский танец – ты повел, тебя повели. Вы осознаете опоры друг друга. Я могу тебя сдвинуть только если почувствовал твою опору. И могу сдвинуться под воздействием другого — только если я понимаю опору свою. Это диалог баз. Это как в семейной жизни – чем дольше живешь с другим человеком, тем точнее представляешь свою основу.

— Практика артикуляции баз, в том числе нарушающая привычное течение жизни, хорошо для небольших и внимательных зрительских групп. Вот у «Первого театра» такая уже, мне кажется, есть. Свои поймут, чужие не оценят. Пока твое идеологическое транспортное средство невелико, летит низко, оно действует вне зоны действия агрессивных радаров. А если перформер выходит на очень широкую аудиторию – он, получается, сознательно стремится в зону, которая доступна всем, в том числе и вражеским РЛС?

— Знаешь Моргенштерна? Для меня это Бах сегодняшнего времени. Я слышал версию, что Бах взял все музыкальные приемы своего времени и сшил из них целостный ковер. Моргенштерн выходит на сцену и заявляет, образно выражаясь: «Вот такой ваш шоу-бизнес, вот сейчас я буду вас провоцировать, вот сейчас я буду зарабатывать бабло. Вот сейчас я скажу слово Х… и вы вздрогните». Он эксперт в этом. Он работает с очень широкой аудиторией и работает очень точно. Как только его в чем-то обвиняют – он тут же обращает это в свою пользу. Моргенштерн — отличный пример мультипроецируемости, этакой фольклорной культуры. И мне всегда грустно, что академические институции отказываются от изучения, от концептуализирования вот таких ребят. Он явно сейчас в авангарде.

— В труппе «Первого театра», как я понимаю, проявляют интерес ко всему новому? Этот коллектив идеально подходит для «освежения» канонов. Они показали, что многое могут, но еще далеко не все знаю, чего от них можно ждать…

— Я поработал с Павлом Южаковым (главным режиссером театра – «КС»). И руководство театра предложило сделать что-нибудь с его ребятами. Начать решили с лаборатории. И вот мы неделю по 8-10 часова в день рассуждали, делали упражнения, импровизировали. Конечно, мы все знаем, как сделать еще один предсказуемый спектакль. А смысл?! Хочется сменить дискурс. Есть сейчас некоторая неловкость в искусстве говорить о простых базовых вещах. Очень сложно выйти на сцену и сказать: «Ребята, любовь – это важно». А на самом деле мы уже готовы себе признаться, что соскучились по этим базовым вещам, испытываем потребность в таких признаниях. Что если мы можем попробовать «раскрыть оптику». Театральный мир широк, актеры «Первого театра» за последние два успешных сезона поняли, что они не обязаны становиться апологетами одной театральной религии на всю жизнь. Иногда бывает, что эксперимент – это когда «мы какие-то странненькие». Сейчас мне интереснее пробовать создавать язык и правила, а не просто пугать или развлекать зрителей.

— Итак, что мы имеем. Литературного материала нет. Практикум создают сами молодые актеры под руководством математика-перформера. Какой будет продукт на выходе — хотя бы по жанру?

— Мы называем это спектакль-тренинг, практика неудачников. Сейчас принято восхвалять удачу и успех. В какой-то момент лаборатории нам захотелось взять неудачу как стратегию. Что если пришло время проговаривания банальных вещей?! Вспомнить базу и не постесняться ее озвучить.

Мы все больше бетонируем себя интеллектом, оставляя все меньше места прямой чувственности. А что если эта стратегия проговаривания банальных вещей – растворитель, который может проплавить этот бетон. Некий новый пафос. Сейчас мы готовим тренинги о банальных составляющих счастья и свободы, облекаем их в театральную форму. Нам интересно попасть в этот интонационный коридор, что есть вот эти базовые вещи – любовь, понимание своего предназначения, и есть культура говорения об этом, которая очень себя дискредитировала. Вот эти все тренинги из разряда «будь собой», «не предавай себя», «будь успешным» обесценили сам принцип этой вечной гонки. Мы останавливаемся, чувствуем. Пользуемся в какой-то степени инструментарием панков – не потому, что мы ничего не знаем и не умеем, а потому что такова стратегия – соединить наивное искусство с математической информативностью. В итоге — это спектакль-тренинг, где слово спектакль — первое, а тренинг- второе. И мы работаем над тем, чтобы быть состоятельными и убедительными в каждом из этих слов.