Юля, выпейаду!
“Первый театр” перевел трагедию “Ромео и Джульетта” на образный язык зумеров.
«Первый Театр» поставил «Ромео и Джульетту». Зрителям разорвало мозг», — кратчайший релиз события мог бы быть и вот таким. Ибо эффект был вполне ожидаемым.
Ещё когда в зрительской среде зашелестели первые слухи о том, что «Первый» замахнулся на Вильяма нашего Шекспира, все догадались, что ординарным это зрелище не будет. Тем более что взята не какая-нибудь экзотика из дальних томов классика, а самая ходовая его пьеса. Пьеса-эквивалент: говорим «Ромео и Джульетта» — подразумеваем «Шекспир». Когда материал настолько классичен, а театр-интерпретатор отважен до безумия, ясно-понятно, что будет «гранд бабах».
С другой стороны, любовную историю горемычных итальянских тинейджеров уже столько раз переосмысляли, что ассортимент гранд бабахов всё уже и уже. Ромео и Джульетта много раз меняли и гражданство, и эпоху проживания. Гангстерский Нью-Йорк, богемная Калифорния 90-х, средневековая Япония с враждующими самурайскими кланами, даже панельная московская окраина 1980-х, где они были Ромкой и Юлькой, — ну что тут ещё добавишь?
Тем не менее, «Первый Театр» добавил. Куражу способствовало ещё и то, что локацией юного бродячего театра в этот раз стал «Красный факел», его малая сцена. Наш сибирский МХАТ, так сказать. Если переводить это на образный ряд человеческих контактов, то получится вот такое: респектабельный дядюшка с элегантной сединой на висках пригласил на лимонад-конфеты малыша-племянника. Племяш сначала чинно отбывал визит, а потом достал заныканную волшебную палочку и учудил посреди гостиной лютое колдунство. Короче, удивить «Первый» смог. История веронских влюблённых пережила в этот раз трансформацию, которая и проста, и головокружительна.
Режиссер Алексей Золотовицкий перенес всю Верону в пространство, которое трудно описать чисто географическими терминами, — в мир масскульта и мемов последнего десятилетия.
Главные герои теперь — не враждующие наследники двух веронских родов, а нёрды из современного условного мегаполиса. Слову «нёрд» (он же — «гик») нет в русском языке точного перевода, кроме обидного «ботан». Потому нёрды России всё-таки предпочитают называть себя на английский манер и на языковом патриотизме не настаивают.
Для всего мира энциклопедией нёрд-культуры служит сериал «Теория большого взрыва», а Новосибирску дважды повезло — в его структуре даже есть собственный нёрд-анклав. Академгородок. Там каждый третий — Шелдон Купер. А каждый второй и каждый первый — Леонард и Раджеш.
В общем, обновлённые «Ромео и Джульетта» с такой локализацией Новосибирску зашли на ура — это было очень даже предсказуемо.
Главные герои — Ромео, Меркуцио, Бенволио — это, собственно говоря, и есть нёрды, очень похожие и на героев «ТБВ», и на завсегдатаев фестиваля «Знаки», и на участников хоббитских игрищ в кущах Академгородка. На летнем Морском или на проспекте Ильича вы таких увидите в объёме ассортиментного выбора. В пространство пьесы они будто оттуда прямиком и прибыли. Ну, или из Калтеха (Калифорнийского технологического). Выглядят и держатся Ромео, Меркуцио и Бенволио соответствующим образом — рядятся в костюмы толкиновского эльфа, бойца из «Мортал Комбат» и джедая из «Звёздных войн». Эти арт-вселенные — три кита глобальной нёрд-культуры. Есть, правда, ещё и «Стартрек», но он российских гиков не успел зацепить, ибо зацвел в шестидесятых, когда советские шелдоны куперы не грезили сказками, а занимались сугубо практическими делами.
Джульетта — тоже вполне узнаваемая барышня. Её гольфы, туфли-бэбисы и тапочки-единороги намекают, что где-то рядом и планшет в розовом футляре, и кроватка с горой плюшевых зверей, и блог с котиками. Говорит Джульетта, как и полагается, шекспировским слогом в переводе Пастернака, но выглядит и действует, как нынешняя 14-летка — со смесью наивности, мимимишной восторженности и отважного оборонительного цинизма. В такую просто невозможно не влюбиться. В принципе, это могло случиться с любым из троих — хоть с Бенволио, хоть с Меркуцио. Но случилось с Ромео. Упс, бывает…
Дивным мальчикам-очкарикам противостоит Тибальд. Сделан он тут тоже по канону — по канону антагониста гик-персонажей. Как известно, самые лютые враги гиков — это «нормальные пацаны». Ценители футбика, моцика и турничка. Пижонский алый мотошлем Тибальда на наличие моцика намекает очень прозрачно, футбик же и турничок легко додумываются.
В итоге малопонятная современному зрителю вражда веронских родов превратилась в не менее пылкую войнушку молодёжных субкультур.
Простым переездом дело не закончилось — пьеса поменяла и жанровую принадлежность. Теперь, в версии Золотовицкого, она — трагикомедия. Ну да, нет повести печальнее, и пучина сия поглотила ея — мы это всё по сто раз слышали… Потому, наверное, пьеса так легко и радостно сделала жанровый кувырок через голову и обратилась фарсом. Ну не может история, вращающаяся вокруг «оцифрованной» школоты, быть тяжеловесной старинной трагедией! Она просто нуждается в некоторой доле лимонадных пузырьков — иронии и цитатах-пасхалках. Ирония и цитатность — тут структурные силы. Художник Александра Новосёлова создала на малой сцене «Красного факела» удивительное пространство, которое при всей своей компактности насыщено образами, словно волшебная шкатулка без дна. Задник — ренессансная фреска. Пол — что-то среднее между флорентийскими мозаичными паркетами, зубчатой плоскостью из твин-пиксовского Чёрного Вигвама и QR-кодом. А архитектурный антураж состоит из исповедальных будок, вполне достоверных, совсем как в любом католическом храме. Правда, используются они небанально и слегка похожи на другие знаменитые будки — ТАРДИС из «Доктора Кто» и будку самоубийств из «Футурамы». Собственно говоря, одна из исповедален и является этой самой футурамовской будкой. Она забирает персонажей, выбывающих из сюжета по воле Шекспира, жужжит, искрит, пускает дым и в итоге выдаёт обратно типовую колумбарную урну новосибирского крематория, помеченную именем убиенного.
А вдоль условной рампы уже стоят такие же урны с именами персонажей из других пьес — Офелии, Отелло, Ричарда III и т. д. Остальные будки — замена классических локаций — джульеттиного балкона, комнаты, кельи. И используются они порой очень узнаваемо. Например, для долгого занудного стука в дверь, исполняемого в стиле Шелдона Купера. Помните: «Пенни! Пенни! Пенни!»?
Финал тут формально по тексту, но исполнен в духе «Футурамы» или «Рика и Морти» — все, кому Шекспиром предписано умереть, исчезают под «вжух-вжух» волшебной будки. Чтобы вскоре предстать всем вместе в лихом рок-н-ролле.
Столь провокационное зрелище содержит ещё и внешнюю интригу: как его воспримут театралы старшего поколения. Ведь в своё время даже новатовский «Риголетто», поставленный в эстетике итальянского кинонуара, им казался попранием святынь. Им жабо и клеёнчатые ботфорты подавай! Потому по поводу «Ромео и Джульетты» опасений было более чем достаточно, ибо в аншлаге премьерного показа на зрителей старше 50 приходилась треть зала. Но никто из них не выглядел обиженным за попрание святынь. Они заливисто хохотали. Точно так же, как и зрители, что были чуть постарше Ромео и Джульетты. Ну да, хохотали. Ибо сколько ж можно плакать-то над повестью, печальнейшей на свете? Да наплакались мы уже!
