Алексей Золотовицкий: «Любой спектакль — создание своего языка, своего мира»
Московский актёр, режиссёр и музыкант ставит в новосибирском «Первом театре» спектакль по пьесе Шекспира «Ромео и Джульетта». Накануне премьеры мы задали ему несколько простых вопросов про выбор пьесы, молодой, современный и классический театр.
— Почему именно «Ромео и Джульетта»?
— Юлия Чурилова, директор «Первого театра» предложила сделать постановку у них. Сказала, что у них в основном современный, нестандартный материал и хотелось бы обратиться к классике. А это — первое название, которое мне пришло в голову. Была задумка сделать эту пьесу, и вот она совпала с желанием театра, чему я очень рад.
— Это не слишком банально?
— Нет цели выпендриться или желания как-то удивлять. Как нет и страха быть банальным. Это же какие-то вечные ценности. «Евгения Онегина» не банально ставить? Мне кажется — нет. Потому что это классная история, классный текст, на который наросло много вкусненьких «ракушек». Вот «Ромео и Джульетта» — это такой же текст.
— У «Первого театра» есть определённые традиции или стиль, часть которого — нетривиальный материал. А здесь материал, который был поставлен, кажется, миллион раз.
— Мне кажется, что для «Первого театра» это как раз не банально, потому что он со своей репутацией вдруг взялся за классику. Хотя, я опять-таки скажу: последнее, что меня интересует, точнее меня это вообще не интересует — вопрос банально или нет. Просто работаешь с тем, с кем нравится. С Шекспиром нравится. Более того, буквально во время этой работы я придумал ещё один вариант, как можно сделать «Ромео и Джульетту» — буду при случае предлагать.
Мне кажется, вообще, само понятие банальности — не про такие пьесы и не про таких авторов. Они не могут быть банальными. Буратино вечен.
— При этом у «Первого театра» есть, как минимум, один большой плюс для постановки именно этой пьесы — очень молодая труппа. В постановках «Ромео и Джульетты» зачастую есть одна проблема.
— Что Джульетте сорок? Согласен. Хотя, говорить, что актёры и герои в нашей постановке близкие по возрасту, всё равно не верно — они «всего-то» на десять лет старше.
Если уж мы пошли по банальным вопросам, то, опережая события, озвучу ещё один: классическая постановка или современная? У нас сейчас приехали декорации и я вижу, что пока всё довольно классически.
— Такая постановка вопроса, про классическую и не классическую версию, для сегодняшнего театра имеет смысл?
— Конечно же нет. В моём мире — точно нет. О какой классической постановке идёт речь? Всё, что мы делаем сегодня — это современно, иначе зачем это делать?
Бывают условно хорошие и плохие постановки, но это очень субъективно. Не может быть спектакля, который совсем не найдёт своего зрителя. Чем хороша эта профессия? Тем, что спектакль не может не получиться. Я не про себя, не про какой-то определённый спектакль, а вообще: любое зрелище найдёт зрителя, у которого внутри оно откликнется.
Другое дело, что есть много факторов: коммерческий успех, идеологический, вкусовой или какой-то ещё. Но всё, что предполагает диалог (а театр предполагает диалог) всегда может найти своего собеседника.
— Как работается с не самой опытной труппой «Первого театра»?
— У меня нет ощущения, что это неопытная труппа. Мне работается комфортно и с удовольствием. «Первый театр» очень похож на курс — эти неудивительно, учитывая, что они почти все выпускники Павла Южакова. Эта студийность, заложена ещё Константином Сергеевичем (Станиславским, прим. ред.). И дух этой студийности очень помогает и ребятам, и постановщику.
— Вы сказали, что спектакль не может не получиться. При этом у спектаклей бывает долгая или совсем короткая жизнь. В процессе работы у вас есть ощущение, какая судьба ждёт постановку?
— Наверное, у меня ещё нет такого опыта большого, чтобы настолько заранее предугадывать. Это в процессе становится понятно. У меня были спектакли, как из первой группки, так и из второй.
Возвращаясь к мысли про «получиться — не получиться»: был спектакль другого режиссёра в одном московском театре, его очень быстро сняли. Но это был один из немногих спектаклей, на который я хотел бы прийти во второй раз. Он был очень сложносочинённый, и он не подходил театру зрительски что ли — то есть было странно видеть этот спектакль в этом театре. Мне он очень понравился, но, к сожалению, жизнь его была не долга.
— И здесь мы возвращаемся к «Первому театру», его аудитории и её ожиданиям: «Ромео и Джульетта» — это не слишком большой риск с точки зрения аудитории этого театра?
— Мне хочется верить, что спектакль приживётся. Ведь не случайно, наверное, был запрос на классику, чтобы репертуар был по-настоящему разнообразный: и что-то совсем современное, и экспериментальное, и для детей, и для старшего поколения, теперь вот классика.
При этом нет задачи как-то «попасть» в зрителя, сделать именно коммерчески успешный спектакль. В любом случае спектакль ставишь «для себя». В том смысле, что: кто главный оценщик? Я сам. Если мне нравится — значит это идёт, если мне не нравится — значит не идёт. Ну, или коллегиально мы с ребятами решаем такие вопросы. Важно, чтобы выпускающей группе это нравилось. Хочется верить, что спектакль найдёт своего зрителя. И не важно, будут это любители экспериментов, комедии, трагедии, классического (в тройных кавычках) театра, современного (в пятерных кавычках) или чего-то ещё.
— Труппе «Первого театра», по вашим ощущением, комфортно в этом материале?
— Надо у труппы спросить. Мне кажется, что тут дело даже не в материале, а в том, что у выпускающей группы есть диалог с этим материалом. Он налаживается в процессе репетиций. Мы сами понимаем, на каком языке друг с другом разговариваем, в каком жанре работаем, в какой стилистике. Вот в этом рождается какой-то свой язык. Потому что любой спектакль — это создание своего языка, своего мира.
— По инсайдам вы достаточно иронично решили подойти к «трагическому» тексту.
— Текст не трагический. Понимаете, вот я «Отелло» давно не перечитывал, начинаю вспоминать и помню: Отелло убил Дездемону и там ещё есть Кассио и Яго. Даже Кассио не все вспомнят — только Яго, Отелло, Дездемону. А там гигантская пьеса, миллион персонажей и он душит её в конце минуту. Что происходит до этого — никто не помнит.
Все помнят, что они в конце умерли — значит трагедия вроде бы. А пьеса написана смешно, мы только следуем за Шекспиром. Просто вспомните: все появления кормилицы — это довольно пошлый (у Шекспира пошлый!, это Пастернак ещё сгладил) юмор. Прямо площадной юмор ниже пояса. Почему эти фрагменты написаны прозой? Потому что они предполагают импровизацию со зрителем, настоящий стендап, юмор уровня шоу «Что было дальше».
Так же и в «Ромео и Джульетте»: все помнят, что они в конце умерли — значит трагедия вроде бы. А пьеса написана смешно, там очень много смешных сцен, написанных Шекспиром. Не так, что мы за это уцепились и вытягиваем какой-то юмор из ничего. Мы просто следуем за текстом. Как не бывает чего-то только чёрного или белого, так и трагедийной развязке «Ромео и Джульетты» предшествуют не только трагические, но и бытовые смешные жанровые коллизии.
Просто вспомните: все появления кормилицы (а её там довольно много) — это довольно пошлый (у Шекспира пошлый!, Пастернак ещё сгладил) юмор. Прямо площадной юмор ниже пояса. Абсолютно комедийный персонаж, который разряжает то напряжение, которое создаётся в драматических сценах. Почему эти фрагменты написаны прозой? Потому что они предполагают импровизацию со зрителем, настоящий стендап, юмор уровня шоу «Что было дальше».
Тот же Меркуцио: они с товарищами всё время задирают друг друга довольно пошловато. Это понятно, они — подростки, которые влюбились.
— Есть приём современного театра, который стал уже общим местом, когда классический сюжет «выдёргивают» в некое вневременное пространство и вокруг этого создают мир.
— Да, но как по-другому поступить? Вся классика — «Ромео и Джульетта», «Гамлет», «Гроза», «Андромаха» — это тексты, которые сами по себе уже вне времени. Они не привязаны к своей эпохе, они выросли из неё. Поэтому мне кажется, что это совершенно естественный театральный и кинематографический процесс.
Нет необходимости придумывать актуальность этих текстов — она есть вне зависимости от нашего желания. Пару лет назад была история: псковские пятнадцатилетние ребята, мальчик и девочка, влюбились в друг друга. Им запретили быть вместе. Они заперлись дома и покончили с собой — и всё это выкладывали в инстаграм. Что тут ещё добавить? Эти сюжеты не надо дополнительно актуализировать.
Или «Дракон» Шварца — я бы хотел его поставить. Но с таким материалом задачей постановщика становится сделать так, чтобы смыслы не выглядели слишком топорно, не били прямолинейно в лоб — они и так совершенно чётко сегодня считываются.
Почему по-прежнему ставят этих авторов — Шекспир, Чехов и так далее? Потому что тебе достаточно малюсенькую мысль из второго акта выцепить, чтобы из этого получился целый спектакль. Потому что там столько всего заложено, что бери — не хочу. И вот мы уже четыреста лет берём, а кузовок всё полон. Горшочек, не вари.
