Напиши про себя

Драматург Мария Огнева о том, как пьесы помогают пережить трудный период.

В феврале «Первый театр» представил зрителям Новосибирска спектакль по пьесе Марии Огневой «Воин». Мария не только пишет для подростков, но и учит их создавать собственные произведения. С недавнего времени Огнева стала куратором драматургического конкурса для детей и подростков «Маленькая ремарка». Работы девушки неоднократно попадали в шорт-листы различных конкурсов и звучали на фестивале «Любимовка». В интервью журналисту Сиб.фм Мария поделилась воспоминаниями о конфликте в Чечне, рассказала, о чём пишут сами подростки и реалистичны ли её собственные истории.

Мария, в «Первом театре» состоялась премьера «Воина». Каково это — видеть, как созданные тобой герои оживают? 

Это всегда радостно и удивительно, потому что до момента премьеры всё происходит только в твоей голове. А когда персонажи становятся действительно живыми и актёры сливаются с ними в твоём сознании – это потрясающе. В постановке «Первого театра» герои на сцене полностью совпали с образами в моей голове. 

В самом начале «Воина» есть ремарка о том, что действие пьесы происходит в 1996 году в Чечне. Для вас это история о конкретном военном конфликте?

Для меня эта пьеса о становлении мальчика, о его вынужденном взрослении на фоне войны. Столкновение тут происходит не только в масштабах страны, но и в рамках посёлка, в школе, где учатся ребята.

У вас сохранились воспоминания о периоде Чеченского конфликта?

«Воин» – это история о моём детстве. Скорее всего, я и есть тот самый Тоха, один из героев пьесы, который обо всём узнаёт из телевизора. Только я была младше его, мне было восемь. Когда я писала текст, вспомнила некоторые вещи, которые, казалось, стёрлись из памяти. Например, казни – их показывали по телевизору, изображение даже никак не замазывали. Помню, как перед этим говорили: «Уберите от телеэкрана детей и беременных женщин». Естественно, детей никто не убирал, и мы видели этот ужас. Тогда это казалось нормальным – показывают и показывают. Я, как Тоха, жила в посёлке, только была не капэпэшницей, а поселковой. Я всего раза три оказывалась за КПП, и для меня это было каким-то другим миром – они жили в квартирах с электричеством, водопроводом, канализацией. А мы жили в домах, удобства были на улице. Поэтому ребята за КПП казались какими-то особенными.

Как бы вы описали тот период для тех, кто родился позже или уже не помнит его? 

Это очень странное время. У меня было по-настоящему весёлое детство, несмотря на то, что по телевизору постоянно передавали новости про каких-то пленных, про очередные взрывы. Наверное, тем, кто жил ближе к европейской части России, было страшнее, потому что в Москве была выше вероятность терактов. Я жила за Уралом, в Забайкалье, и до нас эти события доносились, как какое-то эхо.

Было ощущение, что происходит что-то страшное, но это страшное – где-то далеко.

Очень странно, когда война вроде бы идёт, но ты не имеешь к этому отношения.

А каким вы были подростком?

Я была отличницей в поселковой школе – там быть отличником совсем не круто. У меня было такое же плохое зрение, как у Тохи. Я стеснялась носить очки, поэтому с детства боялась не стоматолога, как все нормальные дети, а окулиста. Даже первые три строчки таблицы выучила, чтобы у врача не выдать своё плохое зрение.

У вас с детства были склонности к чему-то творческому?

Мама рассказывала, что я из каких-то небольших листиков делала книжечки, писала рассказы. На самом деле, я долго шла к осознанию того, что умение складывать слова в предложения – это талант. Мне казалось, что все умеют писать и в этом нет ничего особенного. Поэтому я искала себя в абсолютно разных областях – пыталась быть и актрисой, и режиссёром. Потом совершенно случайно поступила на факультет сценарного мастерства. Наверное, в тот момент поняла, что складывать слова получается не у всех. 

На фестивале «Любимовка-2018» прошли читки ваших пьес — «За белым кроликом» и «Спойлеры». Тексты получились очень реалистичными — вы услышали эти истории от кого-то или рассказывали о личном? 

Именно эти пьесы написаны полностью про себя, про свою боль. Я раньше долго не могла понять, какой я драматург. А сейчас, кажется, нашла свой путь. Мне в этом помогло преподавание – я рассказываю детям и подросткам, как писать пьесы. Многие ребята, которые приходят ко мне, говорят: «Я не хочу писать про себя, моя жизнь никому не интересна. Давайте я лучше придумаю историю про каких-нибудь бомжей или про детдомовцев, или про психушку. Это будет так ярко!». Я их успокаиваю и пытаюсь объяснить, что это не так. Да, если бы ты был бомжом или на самом деле лежал в психушке, я бы с удовольствием прочитала такую пьесу. Но так как этого не было, лучше писать про свой опыт. Твою историю кроме тебя никто не расскажет. Я много раз повторяла это детям, а потом подумала: «Маша, ну чем ты хуже этих ребят?». Для драматурга очень важно не прикрываться другими персонажами.

В пьесах необходимо твоё присутствие, твоя боль, нужна твоя точка подключения. 

Написание таких пьес помогает пережить трудный период, осмыслить проблему?

Да, это можно считать терапией творчеством. Один раз высказанная проблема становится гораздо легче. Когда я начала писать «Спойлеры», в жизни происходили какие-то кошмарные вещи, я сидела и рыдала. А благодаря тексту смогла посмотреть на это сверху, как автор, а не как действующий персонаж. Я поняла, что в этой истории всё-таки хороший финал, это помогло мне успокоиться.

С «Кроликом» сложнее. Это, на самом деле, история моей знакомой девушки, которую изнасиловали и убили. В этой ситуации, конечно, полного облегчения не происходит, потому что проблема не может быть полностью решена. Но мне стало немного легче от того, что я рассказала её историю. Это тот минимум, который я могу сделать как автор, как человек. Мне кажется, тем самым я выполнила свой долг перед ней.

Вы уже упомянули о том, что преподаёте подросткам драматургию. По какой схеме работаете с детьми, какие задачи ставите перед ними?

Чаще всего ребята пишут пьесы вдвоём – я объединяю их по принципу либо общей проблемы, либо, наоборот, разных взглядов на один вопрос. Так им писать проще. Товарищ всегда поможет, если ты застрял на каком-то этапе. Помню, у меня были две ученицы, которые писали про неразделённую любовь. У них были похожие ситуации. Но одна уже пережила её и бросила парня сама, а вторая находилась в состоянии, когда они ещё вместе, но он уже ведёт себя очень некрасиво. Одна говорила: «Да мой тоже мне так говорил. Не верь, брось его». А вторая до сих пор пыталась верить в отношения. В итоге они написали классную пьесу, где главная героиня понимает всё и бросает этого парня.

Вы сразу замечаете в детях предрасположенность к написанию текстов?

Если честно, для меня неважно, есть у ребёнка талант или нет. Я в первую очередь ставлю терапевтические цели. Мне важно, чтобы они разобрали свою жизнь, как возможные сюжеты для пьесы, и рассказали о том, что болит. Важно, чтобы это помогло им взглянуть на свои проблемы издалека и осознать, что из этого есть выход. Или чтобы проиграть наиболее ужасный вариант и понять, что герой всё равно выживает и может идти дальше.

Можете назвать пьесу, написанную учениками, которая запомнилась вам больше всего?

Одна из таких – история, написанная тремя 11-летними девочками, это самая страшная пьеса, которую я когда-либо читала. Несмотря на это в ней хэппи-энд. Это история про двух близнецов, мальчика и девочку, родители которых разводятся и забирают себе по одному ребёнку. Но дети не хотят жить отдельно друг от друга и убегают в лес, бредут в никуда. В итоге один из них умирает от обморожения. Это ужасно, но после этого родители перестают ссориться и начинают вместе ходить на могилу. Таким образом, смерть одного ребёнка послужила причиной объединения родителей. Это, конечно, не хэппи-энд в чистом виде, но всё равно благополучный финал.

Как думаете, можно ребёнку привить любовь к театру?

Для этого театр должен воспитывать своих зрителей лет с четырёх-пяти. Даже существуют статистические данные о том, что если с детства человека не приучили ходить в театр, то во взрослом возрасте он уже не пойдёт. Да и мы, драматурги, пока только нащупываем пути разговора с детьми и подростками. В апреле я вернусь в Новосибирск на финал конкурса драматургии «Ремарка». С недавнего времени я куратор его раздела «Маленькая ремарка» – это конкурс пьес для детей. Я очень хочу провести лекцию – рассказать, о чём пишут сами подростки. Например, я заметила, что взрослые зачастую выбирают мрачные финалы, где подросток бунтует и не находит выхода. Дети и подростки, наоборот, стремятся к тому, чтобы класс помирился, девочка бросила плохого парня, а дочка наладила отношения с мамой. И это только одно из многих кардинальных отличий детской и взрослой драматургии, о которых я планирую рассказать.

Мария, а чего, на ваш взгляд, сейчас не хватает театру?

Не хватает, в целом, современной драматургии. По ощущениям, сейчас 10-20 % в российских театрах – это современные произведения. Всё остальное – классика, Чехов и надоевшие всем «Три сестры». Большинство театров сейчас боятся современной драматургии, так как совсем не знают её. Все думают, что это чернуха, бомжи, сумасшедшие, проститутки, хотя всё это было в девяностых–начале нулевых и эта волна давно закончилась. Современные авторы пишут про разное, и у них много светлых пьес и очень важных текстов. Театры с большим недоверием относятся к современному, и пора уже это менять. Я уверена, что делать это должны точно не драматурги. Нам не нужно начинать писать совсем глупые комедии, я, по крайней мере, этого не хочу. Пусть лучше мои пьесы лежат в столе, чем я перейду к написанию каких-то заезженных историй.