Сказка – ложь или… жизнь?
Говорить с детьми правильнее всего на их языке. Современные авторы это понимают как никто, будь это художественные фильмы, анимация или постмодернистские театральные постановки.
Реалии ХХI века органично вошли даже в сказки. А понятие «современная драматургия» породило целую «динамичную культуру» — с особым языком, новыми образами и ценностями
Героини, «распускающие нюни», — которых обижают злые мачехи или сводные сестры, — уже не в моде. Равно как и прилежные светлые косы и кроткая внешность. Современные принцессы или золушки вполне дородны на первый взгляд и могут дать соответствующий отпор кому угодно.
Например, героиня фильма «Книга мастеров» Катя и вовсе в прошлом — людоедка! По внешности же — как минимум напоминает леди-вамп. Героиня — заблудшая душа, что роднит ее прямо-таки с инфернальными героинями «взрослого» писателя Федора Достоевского.
Настенька из телевизионного новогоднего мюзикла «Морозко» от и до разбирается в нюансах евроремонта и даст фору любому мужчине по части интеллекта.
Язык современных детских сказок — особая глава. Мультфильм «Приключения Аленушки и Еремы» и их же «Новые приключения» полон анахронизма и ироничных шуток, что делает детскую в общем-то сказку вполне взрослой историей. Недаром появился даже специальный термин — «кидалт», что означает «взрослый плюс ребенок» — в отношении фильмов, спектаклей для семейного просмотра.
Современные дети, действительно, развиты не по годам, и чтобы их удивить, требуется большое искусство. Во-первых, надо использовать исключительно современные «артефакты», помещенные в сказочную условность с вполне традиционными образами.
Спектакль «Врун из Тридевятого царства» (по пьесе Дамира Салимзянова), который поставил в Новосибирске Первый театр, как никакой другой в столице Сибири отражает все нюансы детской современной пьесы. Принцесса смело сочетает с балетной пачкой тинейджерские кроссовки, заправляя собственный образ исполнением композиции в стиле панк-рок. Для «узнавания» в сказке появляются знакомые детям и подросткам киношные образы — в частности, стражник, напоминающий гнома Гимли из «Властелина колец», или разбойник, смахивающий на Джека-Воробья из «Пиратов Карибского моря».
Действие насыщено мелкими деталями, фокусами и литературной игрой, благодаря которым артисты ни на минуту не отпускают внимание зрителей. Даже у собаки-«мочалки» в прекрасном исполнении «живой» актрисы натуральны все ужимки и телодвижения, характерные не только для собаки, но и конкретно для породы бобтейл. Сами дети — непосредственные участники спектакля: подсказывают героям, отвечают на вопросы и даже принимают участие в «компьютерном бою» прямо на сцене. И что характерно для современной детской пьесы: в ней появляется новый герой, который достигает желаемого не благодаря чуду, а собственному труду. Меняется сама мораль сказки, оставляя позади иллюзии и мечтания. Словно сказка перестает быть собственно сказкой, а заранее подготавливает детей ко всем премудростям и испытаниям жизни, оставляя при этом (что важно) неизменными главные ценности: честность, дружбу, любовь. Как полагает главный режиссер Первого театра и непосредственный постановщик «Вруна» Павел Южаков, экспериментировать с нравственностью нельзя, поскольку с помощью таких категорий, как добро-зло, любовь-ненависть, вранье, гордость, честность, в ребятишках закладывается некий фундамент — понимание истины.
— Павел, в театре, тем не менее, есть вещи, которые просто не могут не меняться. В частности, язык пьесы слишком взрослый, и, предположу, что ребенок младшего возраста его не поймет. Недаром ведь 4-, 5-летние ребятишки то и дело дергали мам: пойдем, мол, домой.
— Думаю, что вот здесь вы как раз ошибаетесь. Я в принципе не видел ни одной сказки, на которой дети бы сидели и смотрели спектакль от начала до конца: они все непоседы. И факт их торопливости куда-то — не показатель. Никогда не надо считать детей глупее, чем они есть на самом деле.
— Я имела в виду сам язык: не кажется ли вам, что фразы, бросаемые персонажами пьесы, чересчур заумны для детского восприятия?
— Ну, сегодня дети сами такое выдают! Например, на фразу «что же подарить принцессе?» 7-летний ребенок выкрикнул из зала: «Подари ей «порше»! На что главный герой говорит: «Не могу, денег не хватит». Так наш зритель отпарировал: «Паршиво!». А вы говорите — язык…
Конечно, в 4 года или 5 лет, если ребенок впервые пришел в театр, могут возникать какие-то проблемы. Тогда какое-то время он все равно должен понять способ своего сущест-вования, какие-то вещи унести домой — то есть после все осмыслить.
— Действительно ли современное поколение детей уже не воспринимает традиционные сказки в их «чистом варианте» и к ним обязательно нужен какой-то подход?
— Подход, естественно, необходим. Дети должны узнавать, понимать жизнь. Ведь театр — это не просто иллюзия, какой-то виртуальный мир, в который они могут попасть. А театр — это та иллюзия, которая каким-то волшебным способом соединяется с жизнью. Мы же прежде всего основной задачей ставим ВОСПИТАНИЕ молодого зрителя. Ведь чем театр отличается от кино: например, в диснеевских мультфильмах с их огромным бюджетом можно сделать очень правдоподобную историю! Театр в отношении бюджета соперничать не может — он может лишь воздействовать на фантазию ребенка. Вот здесь — когда ребенок начинает вступать в диалог — мы и начинаем приучать его к театру — самому способу общения ребенка как зрителя с артистами. Иногда дети начинают комментировать или говорить — это хорошо: просто они еще не научились думать про себя.
Главное для нас — чтобы сказка не была каким-то развлечением, потому что здесь мы все равно не выдержим никакой конкуренции с Голливудом. Скажем, во времена моего детства (на вид Павлу Южакову от силы чуть больше тридцати — «ЧС») ребятам, приходящим на спектакль, хватало для ощущения какой-то эйфории или праздника загадочного света или, там, таинст-венного дыма. Сейчас же они дома «пачками», «тоннами» смотрят весь этот сказочный материал. А вот энергетическое общение они через телевизор не могут наладить — его можно получить только в зрительном зале, по крайней мере попытаться сделать это. Для этого, естест-венно, нужно их цеплять теми вещами, которые им понятны, которые узнаваемы из жизни, но каким-то чудесным образом в театре трансформированы в другое. То есть они должны понимать, что это жизнь такая же, как у них, но в то же время она какая-то не такая, не обычная. Тем самым мы приучаем их налаживать эту связь — получать удовольствие именно от этой трансформации в собственном воображении.
— Конкурировать с Диснеем, может быть, вы и не можете, но вот общая составляющая у вас есть: трансформация образов главных героев и героинь. Это тоже — влияние тенденции времени — когда на смену чистым, нежным, добрым девушкам приходят яркие героини-секси?
— Совершенно правильно вы заметили: уходят из моды девочки и мальчики-колокольчики. Не знаю, почему… Наверное, жизнь так складывается…
— А когда произошел этот слом в сознании режиссеров и детей?
— Как раз в свое детство я еще застал советские сказки, а вот уже в годы моей юности начали появляться все эти голливуды, диснеи: это же было безумно интересно! А что до самого слома, то, наверное, сегодняшнее время требует от женщин какой-то эмансипированности — именно такого подхода к героине. Соответственно, героиня трансформируется, изменяется, становится более сильной, более волевой. Принцессы, которые могут только глазками хлопать, сейчас уже не актуальны. Хотя это и не исключено в моих сказках — просто такого персонажа не было. Например, в «Молодильных яблоках» у меня появляется девочка, которая как раз очень хочет быть такой красивой и голубоглазой, но… жизнь заставляет ее быть немножко другой.
— Вы вместе с художником Николаем Чернышевым проводили какой-то мониторинг молодежной среды в процессе работы над костюмами, декорациями, самими образами? Или все уже «лежало» в голове?
— Конечно, «брали» из воображения. В нашем подсознании на самом деле заложено столько визуальных образов! Вот и придумали такие, чтобы они были интересны не только для уха, но и для глаза, ведь ребенку очень важна картинка — яркие образы. Да и притом, когда работали над спектаклем, я ведь артистам давал задачу: придумать новые штампы, новые яркие характеры, которые могли бы потом пригодиться им в работе над взрослым спектаклем.
— Что для вас внешняя форма спектакля: средство для вызова эмоций и переживаний?..
— Ну конечно!
— …Или это некий коммерческий ход — чтобы чуть дольше удержать внимание зрителя?
— Ну, и без этого никуда тоже! Да и самим приятней работать над чем-то ИНТЕРЕСНЫМ. Здесь, правда, очень многое зависит от бюджета, который ты можешь себе позволить. А фантазия-то режиссера неограниченная — может «навертеть» такого!
Когда я учился на режиссера, нам дали такую формулу: содержание надо раскрыть, а форму нафантазировать. И вот когда ты раскрываешь содержание — понимаешь, о чем, собственно говоря, идет речь в пьесе — ты придумываешь соответствующую форму для этого. Она должна тебя заражать, должна тебе нравиться. Разные стили при этом не приветствуются — должна «тренироваться» концепция.
— А существует ли официальная эстетика детской современной драматургии — есть ли какие-то определенные законы у этого вида, кроме тех, что мы наблюдали на этой сцене?
— Закон есть один: это должно быть интересно детям. Они должны приучаться к театру. Ко мне вот на «Молодильные яблоки» приходили критики, говорили: а для кого, собственно, эта сказка? Да для детей! Потому что толпами идут дети, и по несколько раз: им это интересно. Им нравится вот это энергетическое взаимодействие, ведь они видят живых людей, а не телевизионных персонажей. Дети — это такие сущест-ва, которых не обманешь какими-то заумными вещами. А сейчас положение осложняется тем, что их уже и спецэффектами-то особо не обманешь: они их насмотрелись. Поэтому нужно искать какие-то критерии, нужно понимать ребенка — цеплять его именно за то, что ему интересно.
— А как вы определяете, что ребенку интересно, а что — нет?
— У меня у самого двое детей: одному 10 лет, а другому 7 месяцев.
— И старший читает ваши сценарии, что-то подсказывает?
— Конечно! Я нахожусь рядом с ним, в его мире и попутно вспоминаю свой мир в детстве. Говорят, что человек живет, пока он счастлив — пока он живет воспоминаниями детства. Это очень полезная терапия — возвращаться в свое счастливое детство, потому что наш мозг все-таки оставляет счастливые моменты, а все несчастливые пытается стереть — для самосохранения. Если это не так, то у человека не все в порядке с головой.
— То есть получается, что, общаясь со своими детьми, вы ставите себя на их место?
— Себя вспоминаю, да! Привожу аналогии — очень много похожего. Разница, конечно, есть, но основной принцип — воображение, потому что даже сейчас некоторым детям интересно что-то самостоятельно сооружать из деревяшки, ведь игрушек полно: сегодня производители игр очень ограничивают фантазию! Когда миллион всяких игрушек и у человека есть все, то ему не надо изобретать из палки пистолет, вырезать автомат или придумывать какие-то игры. А воображение-то ведь надо развивать. Вот мы этим как раз и занимаемся.
— Что из подсказанного вашим ребенком вы включили в свой спектакль?
— О! Там целая история с бакуганами вышла.
— С чем, простите?
— Вот видите: вы даже слова этого не знаете! Бакуганы — это целая игра! В нее играют в возрасте 8—10 лет. Там такая круглая штучка, которая крутится и раскрывается на определенной карте. И вот они играют, меняются этими картами, друг другу как-то проигрывают… — это отдельный мир!
И вот он тут разложил целую историю с этими бакуганами — объяснял артистам, как и что. Они сочинили целый монолог про эти бакуганы, и когда он прозвучал по ходу спектакля, дети в зале с придыханием воскликнули: ах, бакуганы! Им это понятно. Они видят, что это свои люди играют на сцене, а не просто какие-то дядьки взрослые…
