Артем Находкин: "Я, наверное, умру от любви – самым прекрасным способом"
Ведущему актеру "Первого театра" Артему Находкину повезло с "говорящей" фамилией – так и хочется написать: "Находкин не перестает радовать публику остроумными находками", тем более что так оно и есть. Причем радует он повсеместно – и на сцене своего театра в "Кобре", и в кабаре-кафе "Бродячая собака", где выступает в составе стеб-арт-студии "ХА!МЫ". Да и ни один капустник в последнее время без участия Артема в нашем городе не обходится.
Сегодня ему 26 лет, он занят во всех спектаклях текущего репертуара самого молодого в Новосибирске театрального коллектива (сплошные главные роли в "Калеке с острова Инишмаан" Макдонаха, "Комедии ошибок" Шекспира, "Билокси-блюзе" Н. Саймона, "Доходном месте" А. Островского, "Квадратуре круга" В. Катаева и других). Кроме того, исполняет два моноспектакля собственного сочинения. Первый из них с длинным интригующим названием "Я фильм "Ирония судьбы, или С легким паром!" ни разу от начала до конца не видел" представлял в рамках молодежного форума "Интерра-2010". А второй – "Армандир" – на днях с успехом показал на площадке "Балтийского дома" в Санкт-Петербурге в рамках международного фестиваля "Монокль".
В общем, он – "гений моментальных перевоплощений", настоящая "восходящая звезда" (эпитеты беру в скобки, чтобы не сглазить), но при всей своей находчивости не сразу нашел время для разговора со мной. Не потому, что зазнался, просто работает семь дней в неделю, непрерывно. Мы долго договаривались, наконец встретились в ближайшем к театру заведении "Шансонье" в перерыве между монтировкой декораций и вечерним спектаклем. Спасибо, вопреки названию, в кафе никто не пел, не мешал. Два часа за кофе из красивых чашек пролетели как один миг.
– Знаете, что человек, придумавший пакетики для сахара, покончил жизнь самоубийством из-за того, что люди неправильно пользовались его изобретением? – спросил Артем с улыбкой, заметив, что я надорвала узкий продолговатый пакет у кончика, а не посередине, как он. – Изобретатель хотел, чтобы ни один кристаллик сахарного песка зря не пропал, а потребители не оценили.
– Теперь буду знать. А ты в принципе стараешься поступать правильно?
– Я чту память этого изобретателя, уважаю. Вернее, я ко всем априори отношусь уважительно, внимательно. А вот правила на меня, скорее, нагоняют дремучую тоску, такую скуку, что хочется их нарушать или прочь бежать. Например, я несколько раз порывался бросить театральный институт, когда становилось скучно. До него оставил вуз, где учился на экономиста-правоведа, – выдержал всего два курса.
– Почему бросил? Трудно давалась экономика?
– Нет, учился легко. Сессии сдавал без "удов", на "хорошо" и "отлично", но занятие было реально не мое. И до того были поиски. Дети вольно или невольно подражают родителям. Сначала после школы я решил стать офицером, как мой отец, кадровый военный. Подал документы в военное училище, но, попав в казарму на вступительных экзаменах, одумался: на фиг мне это? И так живу среди военных, в военном городке Пашино, почти что в казарме. И дальше так? О, нет. Забрал документы. На следующий год решил податься в медицину, по стопам мамы, она – врач-анестезиолог. Выбрал вроде самый мужской факультет – стоматологический, планируя стать ортопедом или ортодонтом-протезистом. Как бы перспективная, востребованная специальность…
– Тоже не понравилась?
– Не успел понять, войти во вкус, меня выгнали с экзамена по русскому языку за то, что отчаянно списывал.
– Неужели ты, поэт и драматург, плохо знаешь грамматику и синтаксис?
– Раньше совсем плохо знал, потом благодаря тому, что много читал, грамотности прибавилось, но она такая… относительная, небезупречная.
– А экономические знания тебе пригождаются? Ведь, если задуматься, в литературе и в искусстве тема денег постоянно присутствует, и в человеческих отношениях она, как лакмусовая бумага, многое проявляет. В мировой драматургии и вовсе конфликтов, основанных на деньгах и власти, примерно столько же, сколько на любви и страсти. Скажи, на что тебе не жалко тратить деньги? А на чем, считаешь, можно и нужно экономить?
– Мне денег ни на что не жалко. По-моему, деньги только на то и годятся, чтобы их тратить. Экономить совсем не умею ни деньги, ни чувства, ни эмоции. Я – мот и транжира.
– А как ты выдерживаешь ритм труда без выходных? Ты же то репетируешь, то выступаешь, еще и декорации монтируешь. Ведь не бесплатно?
– Добавлю: я еще и ассистирую на курсе Павла Южакова в театральном институте. Все это я не называю трудовыми буднями, для меня это нормальный ритм, образ жизни. Глагол "трудиться" – от корня "трудно", а то, чем я занимаюсь, приносит драйв, доставляет удовольствие. Иногда, конечно, приходится кое-что делать и ради денег. Однажды на детском утреннике, где я предстал клоуном Тотошкой, ко мне подошла женщина, как бы поклонница: "Ой, вы ведь Артем Находкин? Я все-все ваши спектакли видела!" Наговорила комплиментов, а мне так не по себе было, конкретный неудобняк. Как она вообще меня узнала за толстым слоем грима, в парике, колпаке, с красным носом? Прямо терзался: вдруг эта дама решит, что я готов на все ради денег?
– Ну, клоунады разыгрывать еще не каждый сможет, хотя владение этим жанром входит в актерскую профессию. По-моему, любая работа хороша, если исполняешь качественно, не халтуришь. Стыдно именно халтурить. Тут рецепт простой – когда работаешь, сбрасывай корону, чтобы не жала. Вспомни Пастернака: "Быть знаменитым некрасиво, не это поднимает ввысь". Лично тебя что поднимает?
– Ощущение счастья, оно возникает по разным поводам… Но я еще по предыдущей теме хочу высказаться: я далеко не все делаю ради денег. В частности, взялся быть сорежиссером Николая Соловьева, вместе придумывать его моноспектакль по поэмам Маяковского в НГДТ, просто из интереса. Нам денег никто не обещал, наоборот, Николай еще и фрагмент декорации – старые вокзальные часы с остановившимися стрелками за свой счет покупал, потому что они были необходимы для оформления. Мы долго репетировали, обсуждали, и я был счастлив, что участвую в постановке этого спектакля. У меня теперь голова напичкана строфами Маяковского.
– Какое совпадение! Моя голова тоже, причем давно, напичкана Маяковским, поскольку он – один из самых почитаемых мной поэтов. А вот ваш показ мне совсем не показался, несмотря на то, что ко всем участникам, к трио Маяковский – Соловьев – Находкин прекрасно отношусь.
– Так то же был черновой прогон, Сергей Николаевич Афанасьев обещал подключиться, и мне очень хочется у него поучиться. Я люблю учиться.
– Неужели? Почему же из театрального института моментами желал ретироваться?
– Там есть несколько педагогов, желающих реализоваться в учениках, и вот они все время одергивали, диктовали, как надо и как не надо. Сейчас я рад, что не ретировался. Сейчас, занимаясь со студентами, я иногда говорю, как не надо играть, отсекаю фальшь и прочую лажу. А как надо, сам не знаю. К тому, чтобы играть "как надо", актер должен сам прийти, опираясь на свою индивидуальность, свой психотип, темперамент.
– Иными словами, студентам нужны свобода и самоидентификация?
– Конечно. Она всем нужна. На меня самого, по сути, колоссальное влияние оказали всего три ЛИЧНОСТИ. Первый – Изяслав Борисович Борисов, мой педагог и режиссер в НГТИ. Второй – художник Сальвадор Дали (я в детстве очень удивился, что можно рисовать и так, ломая линии и правила). А третий – Даниил Хармс, жонглирующий словами и смыслами, втягивающий в свои загадки, как никто иной. Не знаю, может, в дальнейшем будут еще открытия.
– Непременно будут. Хотя миру, чтобы держаться, достаточно и трех китов. Я поняла: ты не терпишь ограничений свободы. И, вероятно, терпеть не можешь дисциплины.
– Нет, вот с дисциплиной у меня все нормально. Я никогда не опаздываю на репетиции и спектакли, прихожу заранее, потому что всегда волнуюсь перед выходом на сцену. Не понимаю актеров, которые прибегают за 15 минут до первого звонка, чтобы только успеть переодеться и кое-как загримироваться. Мне необходимо побыть в тишине около часа, нужно сосредоточиться, чтобы абстрагироваться от самого себя, настроиться на героя.
– Эх, Артем, мы немножко сбились с пути: начали говорить о твоем выборе профессии, но так и не выяснили, как это произошло. У тебя в детстве обнаруживались артистические задатки, ты любил петь, плясать, декламировать?
– Я дебютировал года в четыре, подражая Геннадию Хазанову, который был суперпопулярен. Его часто показывали по телевизору, и я выучил на слух несколько миниатюр про кулинарный техникум и других. Когда у нас гости собирались или мы шли к кому-нибудь в гости, меня ставили на стул, и я изображал Хазанова. Смысла, природы юмора не понимал, конечно, но был очень доволен, что взрослые прямо покатываются от смеха. А вообще, поскольку бабушек и дедушек рядом не было, а родители часто дежурили сутками, я в основном оставался дома один и в тишине мастерил всякие штуки – дома, машины. "Лего" еще не продавали, но металлические конструкторы мне покупали регулярно. Папа с мамой решили, что из меня получится классный инженер или зодчий. На самом деле я никогда не мечтал стать ни строителем, ни механиком, был просто фантазером.
– Фантазия абсолютно необходима актеру, но ты не тот фантазер, кто витает в облаках, ты все же привязан к земле любовью, дружбой, симпатией к окружающим людям и зависимостью от них. Ценное качество, оно ощущается в твоих опусах. Спасибо, что дал прочитать твой сборник "Ни слова о собаках". На самом деле, тексты неровные, зато искренние, непосредственные, изобилующие смешными и пронзительными строчками. Мне как раз ближе то, что ты называешь "сопливенькими" стихами, – лирика, а не подражания Хармсу. Особенно запала строчка "Я, наверно, умру от любви, от этого яда прекрасного". Про яд, от которого нет противоядия, нет лекарств.
– Ну, это я давно, еще в 2004 году написал.
– Что-то изменилось? Ты перестал влюбляться, страдать, ревновать?
– Не перестал. Я и сейчас считаю, что самый прекрасный способ ухода – умереть от любви.
– Согласна. Я тоже хочу умереть от любви, но как можно позже, когда как минимум внучек замуж выдам. Если что, внуков пока не имею. А ты согласись, что тебе повезло с театром, с понимающим худруком Южаковым – ты только успел сочинить пьесу, тотчас ее поставил, сыграл, а следом – вторая премьера. Подобное никому и не снилось! В академическом театре это невозможно, а в молодежной труппе, открытой экспериментам, – почему бы и нет?
– Вы считаете, дело в везении?
– Я считаю, для того чтобы что-нибудь создать – пусть малое, незначительное, – нужны дар, сила воли и вера в себя, и я эти качества очень уважаю. Но случается и так, что человек не справляется с обстоятельствами своей жизни. Я знаю многих образованнейших, талантливых людей, пишущих вдохновенно, стилистически блестяще, но не осмеливающихся штурмовать пороги издательств, директорских кабинетов, чтобы предложить плоды своих трудов праведных. А ты дерзнул и победил.
– По-моему, "не осмеливаются" – это отмазка, причем глубоко провинциальная. Некоторым людям просто удобнее думать, что им никто ничего не позволит, потому не стоит и пытаться. Они тем самым находят оправдание своей лени, бездействию, неспособности рисковать, отстаивая свои художественные идеи. Более того, что самое неприятное, они жалеют себя и злятся на успешных людей: дескать, да я бы мог сделать лучше, чем они, но я не настолько наглый, "пробивной".
– За примером далеко ходить не надо – чеховский дядя Ваня тоже льстил себе, говоря, что мог бы стать Шопенгауэром, но… Раствориться в быту, в служении (обслуживании) близких легко. Но я не склонна относиться к скромным робким людям свысока.
– Тогда вы должны и мне посочувствовать.
– Почему? Неужели и тебе знаком страх исповеди, боязнь сцены?
– Еще как знаком! Человека более сомневающегося, неуверенного в себе трудно отыскать. Я и раньше был очень уязвимым, ранимым и теперь остаюсь мнительным. К примеру, когда поступал в театральное, на творческом туре дрожал, как осиновый лист, краснел, потел, едва ли не заикался и блеял. Являл жалкое зрелище. На месте приемной комиссии никогда бы себя не принял в студенты. А мои родители, кстати, узнали, что я поступаю, из телесюжета в "Новостях".
– Сколько всего студентов было в твоей группе на первом курсе?
– 37 или 35, точно не помню.
– Я спросила, чтобы подвести к выводу: мало поступить, попробуй-ка обучись. Сколько вас окончило вуз, получило диплом "актер театра и кино"?
– 13.
– Вот, всего 13, и всей этой чертовой дюжине повезло не разлучаться, сразу стать труппой новорожденного "Первого театра". Работать среди сверстников, давно знакомых всяко легче, чем прийти в устоявшуюся до замшелости академическую труппу и доказывать, что ты не верблюд. Спросить Южакова (худрука "Первого театра") немного проще, чем рваться на прием, например, к Татьяне Людмилиной, директора ГАМТ "Глобус". Вы близкого возраста, близкого мировоззрения.
– Убедили.
– Артем, на самом деле, я за тебя, за твои успехи очень рада, но мне хочется понять, почему ты в себя поверил не только как в актера, но и как в драматурга, в режиссера, в поэта? Что придало тебе смелости?
– Повторюсь, я вовсе не смел. Мне смелости для того, чтобы выходить на подмостки, придает цель, точное осознание цели. Я точно знаю, зачем пишу, зачем играю молодых людей вроде меня. Я отстаиваю их искания, их право на сомнения, на ошибки, на обретения, на само существование. А дар стихосложения передался мне от папы. Сколько его помню, он писал стихи, читал мне и маме. Многие из его стихов меня тронули, запали в душу настолько, что я подготовил композицию и выступал с ней в школе. Думаю, от отца мне передалась восприимчивость к рифмованному слогу. В школе я учился средне, но однажды на уроке литературы, когда обсуждалось "Слово о полку Игореве", меня настолько "пробило", что начал не просто с выражением читать наизусть отрывок, а декламировал его с невероятным вдохновением, воодушевлением. Учительница была в шоке, а для одноклассников, понятное дело, я тотчас попал в лохи: пацан, который тащится от "Слова о полку", – это не пацан, а…
– Понятно, не будем уточнять кто. Как ты реабилитировался за любовь к стихам?
– Научился курить. Деньги, которые родители давали на школьные обеды, тратил на сигареты и пиво, естественно, самое дешевое.
– Без комментариев. Артем, а расскажи, как ты написал пьесу "Армандир"? По-моему, прекрасная придумка. Герой – муха, аналог маленького человека, способного летать и многое видеть. Вроде и презренное существо, но с тонкой душевной организацией. Откуда у тебя, молодого человека, такое знание людей?
– У меня случилась крайне неприятная, даже оскорбительная, унизительная ситуация. Однажды осенью – я тогда учился на пятом курсе, меня сильно избили поздним вечером на улице, вытрясли карманы – отобрали деньги, мобильник, все. Я кое-как ночь у друзей перекантовался, отлежался, кровь оттер, а утром поехал в Пашино. Дома никого не было, папа с мамой работали, а у меня не было ни ключей от квартиры, ни телефона, чтобы им позвонить. Да и сил не было для того, чтобы проявлять активность. Если честно, хотелось плакать. Все болело, сильнее всего – душа. Я некоторое время вяло сидел на ступеньке в подъезде, потом переместился во двор. Стояла сухая, прекрасная осень, а я не ощущал ничего, кроме огромного, глобального, катастрофического одиночества. И вдруг сквозь него, сквозь свое несчастье я начал ощущать звуки улицы – многонаселенного мира. Понял, что я не один, не самый одинокий. Пересилил себя и достал из рюкзака тетрадку и ручку, начал писать. Писал до тех пор, пока не стемнело, пока родители не вернулись с работы. Получился рассказ о пожилом человеке, занимавшем комнатку в коммуналке. У него заклинило шею, а потому он мог смотреть только в потолок, на котором сидела муха. Он долго следил за ней, мысленно беседовал, а потом муха улетела, и человек ощутил безграничное одиночество. И у него возникло, вырвалось слово "Армандир", звучавшее, как заклинание, как волшебное слово, которое ему почему-то не помогало.
– Мне нравится, что ты долго шел к своей пьесе – как к первой, так и ко второй. Шел через личные переживания, через рассказы, эскизы, наброски, через репетиции. А ты не хотел бы получить дополнительное образование – актерское или режиссерское? Ведь сейчас, помимо вузов, столько лабораторий новой драмы в стране.
– Вот честно, Ирина, пока не хочу учиться, нет потребности в теории. Я предпочитаю познавать основы мастерства через практику. Это не лень, которую вы так ненавидите, и не самоуверенность. Мне так подсказывает интуиция – сначала самому пройти этот путь, постичь все на своем опыте, потом учиться.
– А вдруг потом начнется "многие знания – многие печали"?
– Да они меня и не оставляли. Недавно поймал себя на том, что стал мало читать. Сначала устыдился: неужели деградирую? Потому понял, почему это происходит. Книги с содержащимися в них чужими мыслями засоряют мозг, блокируют сознание, навязывают некие стереотипы поведения, несвойственные мне. Читать, конечно, нужно, но надо и делать паузы, чтобы побыть один на один с самим собой. У меня есть компьютер, но я им почти не пользуюсь, поскольку считаю, что Интернет, социальные сети, виртуальные связи, целлулоидные отношения – гораздо хуже книг, вообще не имеют отношения ни к чему. А театр имеет. Для меня до сих пор остается открытым вопрос: каким должен быть театр? Должен ли он потрафлять публике, развлекать или, наоборот, подтягивать ее к важным, серьезным темам, к художественному уровню, требующему при восприятии нравственного напряжения. И вообще: что важнее – жизнь или искусство?
– Я себе на этот неразрешимый вопрос давно ответила, но он все равно всплывает после просмотра гениальных спектаклей. И все же я признаю первенство жизни над искусством. А ты как чаще всего на него отвечаешь?
– Самое ужасное, я каждый день отвечаю по-разному, причем совершенно искренне. А для меня очень важно верить в то, что я делаю, поскольку преодолевать неуверенность в себе, страхи мне помогает только точное понимание цели, точное понимание того, что я делаю в театре и зачем выхожу на сцену. Иногда я в восторге от результата, а иной раз сильно сомневаюсь во всем. У меня есть знакомая девушка – моя ровесница, которая уже кандидат медицинских наук и делает операции детям по пересадке сердца. На ее фоне я чувствую себя…
– Вроде как не в своей тарелке?
– Не то слово! Я прямо стесняюсь, каюсь, что занимаюсь чем-то эфемерным, а не реальным делом, помогающим людям.
– На самом деле, надо заниматься только тем, что любишь, только тогда ты принесешь максимальную пользу. Что ты любишь?
– Я люблю ходить, бродить пешком. Снял квартиру в центре города, на улице Ленина, расположенную как можно ближе к местам работы. Иногда так устаю, что не замечаю пешего пути до дома. Любуюсь снегом или звездами, думаю, прокручиваю в голове реплики персонажа. А дома веду себя, как в театре, где, как известно, надо творить либо нечто необходимое, либо прекрасное. Необходимое – это мытье посуды. А прекрасное – это…
– Общение с девушкой, от любви к которой белые простыни встают дыбом, несут, как паруса, скидывают, как вставшие на дыбы льдины (заметь, цитатами из твоих стихов говорю)?
– Моя девушка уехала в Москву, я пока одинок. Необходимым занимаюсь в театре, а дома – только прекрасным. У меня дома, на стене висела картина маслом – очень грустный, пасмурный пейзаж. Кто-то подарил. Я, мысленно извинившись перед художником, взял и заштриховал ее белым маркером. Полотно получилось не чисто белым, с оттенками, но мне очень нравится. Мне кажется, в нем проявилось мое отношение к жизни, к текущему моменту. Черных полос нет, весь в белом, но есть отдельные недостатки.
