«Цензурная удавка на шее театра и литературы затянута по-разному». Что дал Новосибирску фестиваль «Внезапно»
Почему театр должен рассказывать, как дают взятки; что делает «Идиота» Достоевского до сих пор современным; насколько пьеса «может кастрировать своей застроенностью»; что думают о новосибирских постановках депутаты горсовета и эксперты «ЦК19». Тайга.инфо публикует самый подробный репортаж.
Фестиваль театральных премьер «Внезапно» прошел в Новосибирске. Зрителям представили спектакли Олега Липовецкого, Андрея Прикотенко, Мити Егорова, Полины Кардымон, Георгия Суркова. Идейное и содержательное разнообразие спровоцировало дискуссию о театральном мейнстриме и логоцентризме, о цензуре и политике на сцене. В финале гости фестиваля и режиссеры обменялись впечатлениями в формате Public talk.
Встречу модерировали кураторы «Внезапно»: театральный критик, креативный продюсер «Старого дома» Оксана Ефременко и директор «Первого театра», продюсер Юлия Чурилова. Примечательно, что в отличие от обычных форматов открытых театральных встреч, в разговоре участвовали и известные новосибирские политики, художники, общественники, предприниматели. Разговор о театре обрел собственную драматургическую канву, а Тайга.инфо оформила дискуссию в документальную пьесу.
Юлия Чурилова: Предлагаю поговорить не только о спектаклях, представленных на фестивале, но и о нарративе, о логоцентричности в целом. Почему планирование своей деятельности и продюсер, и режиссер начинают с выбора материала? Андрей, почему для вас важно обращаться к большому русскому роману?
Андрей Прикотенко, главный режиссер театра «Старый дом»: Мне кажется, любой режиссер чувствует неловкость, когда его спрашивают о некой теории, потому что мы всегда претендуем на то, что наше дело живое. Мы не перекладываем определенные схемы из кейса в кейс, и каждый раз не понимаем, что делать и как. Что касается «Идиота», я вообще не знаю, как получилось, что мы стали переделывать этот роман. До этого решения я никогда в жизни не планировал заниматься Достоевским, потому что очень боялся этого автора. Мне казалось, что я и Достоевский — вещи несоизмеримые. «Социопат» тоже изначально не планировался, я этот текст написал для себя. И таких историй у меня очень много. Я люблю, когда название, которое тебе предстоит ставить, возникает в диалоге.
Чурилова: Вокруг классических текстов, о которых мы сейчас говорим, существует огромный культурный бэкграунд. Это как-то влияет на ваш выбор?
Прикотенко: Я, когда выбираю материал, вообще об этом не думаю. Мне кажется, мы, режиссеры, более земные существа. При выборе материала происходит что-то совсем другое, а что — непонятно.
Оксана Ефременко: Георгий, а чем вы руководствуетесь?
Георгий Сурков, режиссер спектакля «Мультики»: Я не мыслю категориями поэзия или проза, классика или современное. Главный вопрос для меня: попадает или нет? И важны обстоятельства, в которых ты ставишь — количество людей в труппе, возраст артистов. Безусловно, выбирать прозу — всегда больший риск. Когда читаешь пьесу, тем более, проверенную временем, сразу примерно понимаешь, как будешь строить спектакль, по каким законам он будет существовать, чувствуешь какую-то страховку. Лично для меня, выбирать прозу — страшно. С одной стороны, большая свобода, с другой — огромный риск. И в спектакле «Мультики» мы не рассказываем историю Елизарова. Роман стал поводом поговорить о том, что нам интересно.
Ефременко: Но у нас есть режиссер другого поколения — Полина Кардымон. Полина, тебе хочется ставить «хорошо сделанные истории»?
Полина Кардымон, режиссер спектакля «Грибы»: Пьесы мне не нравятся с первого курса института, мне их больно читать. Мне кажется, что драматург уже сделал все возможное. И мне всегда казалось, что текст должен соответствовать твоей теме. Пьеса Наташи Зайцевой «По грибы» сразу в нас откликнулась, потому что задавала огромное поле интерпретации. Столкнувшись с этим текстом, мы как будто сразу ушли в лабораторный формат. Это единственный раз, когда я обратилась к пьесе.
Ефременко: Получается, смысл — не конкретный месседж, а поле смыслов?
Кардымон: Да. Мы с арт-группой, когда придумываем спектакли, рассуждаем про пустые поля, которые заполняются не нами, а зрителем. Для нас важны эти лакуны.
Ефременко: Интересно, что думает сама Наташа Зайцева про идею пустотности. И вообще, что такое драматургический текст XXI века?
Наталья Зайцева, драматург: Мне понравилось то, что сказала Полина. Когда писала этот текст, я как раз очень много думала про режиссеров. Я понимала, насколько пьеса может кастрировать своей застроенностью, поэтому отталкивалась от образов. По поводу текста XXI века могу ответить только собственной программой. Я недавно составила манифест, посвященный тому, что мне важно в театре, в том числе в тексте XXI века. Первое: для меня личный документ интереснее вымысла. Второе: поэзия лучше прозы.
Ефременко: Интересно услышать мнение о современной драматургии Олега Липовецкого — он создатель драматургического конкурса «Ремарка», цель которого, как я понимаю, собирать хорошо сделанные истории.
Олег Липовецкий, режиссер спектакля «Перемирие»: Нарративная пьеса и хорошо сделанная по канонам классической драматургии — это разные вещи. Например, «Стакан воды» Элжена Скриба или «№13» Рея Куни — это хорошо сделанные пьесы. Для себя я сформулировал такой критерий: хорошо сделанная пьеса — про «как?», а просто хорошая — про «что?», что двигает автором, когда он пишет. Поэтому «Ремарка» не ставит перед собой цель найти хорошо сделанные пьесы. Для нас важно предложить театру пьесы готовые к постановке. Многие из нихкак раз служат мостиком к сочинительскому, постдраматическому театру для зрителя.
Чурилова: Пора узнать у гостей фестиваля, насколько ожидания от заявленных текстов совпали со спектаклями?
Дмитрий Холявченко, предприниматель, историк: Мне кажется странной постановка проблемы: почему мы должны думать и дергаться по поводу текста? Мне интересно текст читать, смотреть — нет. Я поддерживаю мысль о том, что текст — это только толчок, точка отсчета для режиссера. Искренне не понимаю, как можно реализовываться за счет интерпретации. Если мне чужой текст для чего-то не подходит, я лучше сделаю свой. А еще я как историк в любой интерпретации вижу огромное количество сбоев. Тогда весь спектакль для меня выдергивается из контекста, и я воспринимаю его как абстрактных людей в абстрактных обстоятельствах. В общем, каждый решает для себя: хочет ли он в спектакле видеть литературную основу. И еще я замечаю, что постмодернистские эксперименты дают очень много вопросов: как за счет формы выйти из тупиков. Во все спектаклях, которые я посмотрел, увидел попытку актеров вырваться, найти человека, как самого себя: где я есть в этой системе?
Чурилова: Интересно продолжить разговор о восприятии текст-образы-картинки с нашими друзьями из «ЦК19».
Ангелина Бурлюк, руководитель информационного отдела ЦК19: О том, что российская культура логоцентрична, я слышу давно, еще с учебы в Институте филологии и языковой коммуникации Сибирского федерального университета. Но базовый вопрос другой: для чего нам искусство? Я не ищу в театре эстетического наслаждения или отдохновения. Для меня и как для зрителя, и как для работника важны возможности искусства создавать новые образы и формы отношений, которые бы освобождали мир от насилия и несправедливости.
И мне хотелось бы говорить о другом, скорее обозначить, как и почему вы выбираете те или иные тексты. Я слышала только что фразу «Мы начинаем с того, что режиссер выбирает пьесу». Насколько театр как институция ориентирован на режиссера как ведущую силу, на авторитет? От него зависит то, что сделают завлит, художник по свету, актеры? Как определит распределение финансовых потоков директор? С другой стороны, у театра есть «здоровая» практика — приглашать режиссера. Это усиливает позиции театров: тому пример «Старый дом», театр в Мотыгино. И надо сказать, что в российских музеях, фондах, выставочных залах, такой практики нет.
Но любой театр существует в определенном городе. И я не вижу в программе фестиваля «Внезапно» спектакля, который был бы важен именно для Новосибирска. «Петерс» или «Грибы» мог ли бы быть представлены где угодно: в Перми, в Екатеринбурге, в Казани. Наверное, я редко в театр хожу, потому у меня есть ощущение, что этот выбор текста/темы/сообщения не связан с тем местом, где мы находимся. Для меня слабое место спектаклей в том, что они не работают с локальным контекстом. Или так — часто спектакли настолько оторваны этически и политически от современных, на мой взгляд, проблем. Для меня большой вопрос, насколько актуален «Петерс», но, например, спектакль «Кариес капитализма» о незащищенном труде (вы отвечаете на письма в 11 вечера? ходили в отпуск без телефона?) — крайне злободневный.
Прикотенко: Я считаю, что художественная концепция театра должна быть лишена диктата любой идеи. Как только мы подчинимся ей, сразу сильно себя ограничим. Мир сложнее идеи. А касательно суперактуального, у нас, например, есть спектакль «Пыль», который говорит о проблемах Новосибирска. А в спектакле «Социопат» баттлы переписываются под каждый спектакль, артисты в них говорят о том, что буквально произошло вчера. Но невозможно заниматься только актуальным театром.
Чурилова: Интересно узнать, что о логоцентричности думает Яна Олеговна.
Яна Глембоцкая, театровед, проректор НГТИ: Мне кажется, проблема логоцентризма уводит нас в сторону, потому что театр интересуется не словом, а историями. Все режиссеры — охотники за историями. Мне кажется, что истории, рассказанные в классике, не устаревают, поскольку обладают множеством валентностей: могут присоединять к себе любые реалии, любое время. Тем более, никто не отменял обратный путь — от спектакля к тексту. Скорее всего, я бы повела своего ребенка на «Идиота» в надежде на то, что он заинтересуется романом. И мне кажется, такая последовательность интереса подростка к классике становится более распространенной, чем библиотечный или филологический путь, о котором мы сейчас сокрушаемся. А проблема логоцентризма в России уже лет десять как отошла в прошлое.
Ролан Боннин, режиссер кукольного театра: Если в драматическом театре говорят ставить «Чайку» или «Ревизора», детский театр еще хуже — там «Колобок» или «Золотая рыбка». Дело в том, что у нас сейчас очень много доступной информации, и нет времени, чтобы тратить его на плохой контент. Поэтому зрители выбирают что-то известное, проверенное временем. Я постоянно борюсь с театром за современный материал, но очень сложно доказать, что это действительно продается. Полина сказала про идею. Мы, молодые режиссеры, иногда сильно увлекаемся темами. Но если хочется рассказать идею — можно взять микрофон и потратить на это две минуты. Спектакль — это все-таки показать историю, зрелище.
Липовецкий: Мы находимся в реалиях, где прямое высказывание в театре ограничено либо цензурой, либо самоцензурой. И часто режиссеры используют классический текст как способ сказать об актуальных, острых проблемах, которые в театре, к сожалению, невозможно озвучить напрямую.
Дмитрий Королев: Когда смотрел «Мультики», думал: а можно ли поставить текст Елизарова в современном российском театре, в котором со сцены нельзя сказать «Леша — по ***** галоша»? Ведь в романе это не просто речевая конструкция, а образ. Мне кажется, когда мы говорим о том, каких текстов не хватает в театре, то цензура — тот слон в комнате, которого нельзя не замечать. И важно, что цензурная удавка на шее русского театра и русской литературы затянуты по-разному. Книгу ты можешь издать, поставив штампик. А в театре ты никак не можешь использовать определенные слова, говорить на какие-то темы.
Егор Михайлов, редактор «Афиша Daily»: Да, это так. Потому что, наверное, поставить любой спектакле гораздо дороже, чем написать книжку. Я считаю, что и Гоголь, и Достоевский могут много что сказать в 2020 году. Но не значит, что нужно ставить только классику. Когда начинался фестиваль, я вспомнил огромное количество современных книг, которые был бы рад увидеть на сцене. Например, роман «Дни нашей жизни» был бы идеальным спектаклем для подростков, но на сцене мы его вряд ли увидим. Это история про мальчика, который сталкивается с проблемами, понятными всем детям, но он растет в семье с двумя папами. И если книжку Микиты Франко можно прочитать тайком, то на такой спектакль детей не пустят. Зрители младше 18 лет могли бы многое увидеть о себе в театре, но они отрезаны от него законом о защите детей от информации. Взрослым в этом плане гораздо проще. Да, на сцене нельзя материться, но это можно как-то обыграть. Эти ограничения неприятны, но они не существенны.
Прикотенко: Я тоже считаю, что в театре не особо много запрещают. Хочешь материться на сцене — заплати штраф и ругайся сколько угодно. Другой вопрос, что за все время действия этого закона, он ни разу был применен. Хочешь курить на сцене — пожалуйста, только вызови пожарный расчет. Что касается, современных романов — почему нет? Я надеюсь, что мы сейчас в одном театре в другом регионе успеем поставить Микиту Франко.
Ефременко: Это же роман, о котором говорит Егор — «Дни нашей жизни». Но на этом спектакле будет стоять возрастной маркер?
Прикотенко: Не могу ответить, мы пока так не углублялись. Нам особо никто ничего не запрещает.
Чурилова: Закон о защите детей от информации ужесточился меньше года назад. Детей перестали пускать в театр и в кино даже с родителями. То есть за меня и моего ребенка решили, что ему смотреть, а что нет.
Бонни: В детском театре еще очень сильная самоцензура. Например, нельзя говорить про смерть, про развод родителей идругие неприятные вещи. Но дети с малых лет в видеоиграх, мультиках наблюдают множество вещей про мир. А потом они приходят в детский театр, где им рассказывают про Колобка или Аленький цветочек. Но дети ведь не дураки. Если законы не изменятся, мы оттолкнем маленьких зрителей от театра, потому что врем им.
Чурилова. Хочу узнать у политиков: насколько театр, который вы увидели, соответствует актуальной повестке?
Наталья Пинус, депутат горсовета Новосибирска: Я посмотрела «Мультики», «Дело», «Идиот», «Петерс». На мой взгляд, это очень актуально. И для меня нет проблемы в том, что в театре отсутствует локальная повестка. Я бы хотела закинуть идею на будущее. Увиденные спектакли касаются определенной, уже придуманной системы. Но мне кажется, что мы сейчас заходим в удивительное, одновременно страшное и потрясающее время. У меня есть ощущение, что привычная нам система начинает разрушаться. Наверное, многие слышали про кризис капитализма, про кризис потребления, сейчас еще пандемия добавилась. И кажется, что мир может стать другим. Поиск того, как эти кубики могут сложиться по-новому — очень интересная тема.
Хельга Пирогова, депутат горсовета Новосибирска: Противопоставление XXI века всем остальным векам — на мой взгляд, странная постановка вопроса. Мне кажется, люди во все времена одинаковые, поэтому некорректно говорить о том, что какие-то произведения прошлых веков не актуальны и не современны. У театров сейчас очень классная задача — взять классические произведения и переиграть их по-новому. Для меня отличный пример такой переработки — спектакль «История города Глупова» в «Красном факеле».
Чурилова: Мне кажется, что люди меняются. Ну, простите, сегодня мы даже можем выбрать биологический пол! Петя, что думаешь?
Петр Жеребцов, куратор «ЦК19»: Очень важная вещь: какого мира мы взыщем? И может ли театр это преподнести? Вопрос «какие медиумы мы используем» не имеет отношения вне проблематики. В рамках общественной дискуссии важно, как современное искусство сейчас работает. Например, сюжет с театром в Мотыгино. Часть актерского состава и режиссер приехали из Петербурга в российскую глубинку и привлекают внимание даже не своими постановками, а тем, что им нужно починить туалет.
Ефременко: Театр в Мотыгино — один из немногих театров в сельском поселении. За счет бюджета они не могли отремонтировать туалет, поэтомуобъявили сбор средств. И теперь все знают про них.
Жеребцов: Они собрали желаемые 300 тысяч за два дня, а сейчас уже миллион, и много кто готов их поддержать. Здесь есть важный момент. Актеры, которые приехали из Санкт-Петербурга, говорят: мы видим Мотыгино как культурный центр, хотим менять действительность, например, устроим детский клуб, будем разговаривать про путешествия, и так далее. Но дальше они говорят фразу, которая идеологически перечеркивает все замечательные начинания: мы хотим, чтобы люди пришли к нам и отдохнули от той сложной бытовой обстановки, в которой они находятся. Это невозможное противоречие! Если мы видим театр как освобождающий, эмансипаторный медиум искусства, мы не можем рисовать перед зрителями иллюзии. Мы должны вместе придумать тот формат взаимодействия, тот образ мира, к которому стремимся.
Ефременко: Знаю, что Анна Галеева хочет рассказать про герменевтическое восприятие темы.
Анна Галеева, куратор, сотрудник отдела искусств Новосибирской государственной областной библиотеки: Спектакли «Мультики» и «Грибы» для меня апеллируют к теме герменевтического круга. Это значит, что у нас есть повод вспомнить о переходах текстов, смыслов от общего к частному. В контексте этой философии очень интересно, с чем зритель должен прийти к просмотру? Какой установочный старт-ап его мыслей мы можем спрогнозировать? Например, спектакль «Теория Счастья и Свободы (практика неудачников)» был для меня идеальным театральным продуктом в контексте современности: того, с чем приходит зритель и с чем он работает во время спектакля. А в «Мультиках» и в лакунах «Грибов», о которых говорила Полина, есть моментность — когда зрители очень точно совпадают с режиссером в тех моментах, когда им нужно помолчать и подумать, а когда им не нужно думать. Особенность современного текста в прогнозируемости пауз.
Ефременко: Сергей, а ты смотрел спектакль Олега Липовецкого «Перемирие»?
Сергей Самойленко, литератор, поэт, переводчик: Да, и с «Перемирием» зарифмовался второй спектакль «Красного факела» — «Дело» Мити Егорова. Оба спектакля острополитические, остросовременные. При этом «Перемирие» поставлено по современной пьесе Куралеха, а «Дело» — по пьесе Сухово-Кобылина, которой уже 160 лет. Оба высказывания — откровенно публицистичные, это политический театр, конечно. Многие чураются, считают, что говорить о политике — не задача искусства. А мне кажется, что ничего зазорного в таком театре нет, это вообще достойная миссия. Про «Дело» было написано, мол, нашел режиссер тему: мы и так знали, что взятки дают. Да, это не новость. Но я не понимаю, почему это не тема для театра. И у Олега, и у Мити получились очень сильные высказывания. Поэтому театр имеет право быть разным: визуальным, как «Петерс», публицистическим, как «Дело», современным, как «Грибы». Главное, чтобы режиссеры понимали, что хотят сказать сегодняшнему зрителю, и чтобы их самих это торкало.
Текст: Наташа Бортник, специально для Тайги.инфо
